ласковым вниманием Звездной Пыли, объясняла, что ведет происхождение от Солнца и национальность ее от Солнца, поэтому от нее иногда разбегаются в разные стороны блики и солнечные зайчики, один из которых едва не ослепил астронома в книжном. На это ее ученый собеседник ничего не отвечал, а про себя думал, что, конечно, такие сказки бесполезны, как паруса, шитые из плащей, но как-то мило завораживают, высекают улыбку в душе и на губах.
Подобно плывущим вниз по реке на лодках и плотах, они отдались воле течения и до полуночи пили густой и крепкий кофе на кухоньке Звездной Пыли. Тут уж настала его очередь в состязании великих языков-сказителей, и он бойко поведал о недавних исследованиях космоса, о солнечных пятнах и о десятой планете из голубого льда. Было ему с Инкой на удивление легко и тепло, как будто из холодной чащи вышел на полянку, сел у костра и протянул руки к огню. Они мастерски поглощали кофе, молниеносно опустошили кофейник, пришлось намолоть еще зерен, и древняя кофемолка шаманила-громыхала на многие этажи. А варили новый густой, как ночь, отвар в большой алюминиевой кастрюле, неухоженный вид которой выжал бы слезу у самого бессердечного и жестокого дикаря-каннибала. Инка похлебывала осторожно, чтобы не обжечься, слушала про Вселенную, потом делала вид, что слушает, а сама осторожно, с нарастающим интересом и тревогой изучала окрестности тесной и давно неприбранной квартирки астронома. В этом строгом, пустынном жилище, не ждущем гостей, была всего одна пара тапочек, распотрошенных не то грифами, не то шакалами. Да и букет ароматов пыли, какого-то несъедобного масла, гуталина, тины указывал на то, что в квартирку никогда не ступала женская нога. Все в необитаемом женщинами острове удивляло по-холостяцки незамысловатым ландшафтом. В коридорчике не было зеркала, зато вдоль стен громоздилась нерушимая пирамида фанерных коробок, на ступеньках которой таились отвертки, лупы, сверла, газетки, значки и ключи. На кухне шторка на веки залатана толстенной шерстяной ниткой, а доисторическая клееночка обильно изрезана ножом по живому и в двух местах аккуратно прихвачена изолентой. Инкино сердце сжалось окончательно: в приоткрытую дверь старенького холодильника она заметила баночку с супом, на которую рукой заботливой мамы или любящей бездетной тетки резинкой намотано послание, и гласило оно: «Съешь не позже 21, обязательно разогрей, зря не кипяти». Быт и нравы необитаемого женщинами острова произвели на Инку неизгладимое впечатление, она расстроилась и погрустнела, напрочь прослушав рассказ про недавние астероидные дожди и про последние метеориты. А полночь уже миновала, наступило время медленных, тревожных движений, ведь когда Земля отворачивает лицо от Солнца – все другое, все не так: недосказано, загадочно, и можно понимать друг друга без слов и без знаков. Второй кофейник опустел, сердце забилось, пробужденное кофе, вдохновленное для многих важных дел и открытий. И пришло время перемещаться. В комнате, где они исчезли, затворив за собой дверь, было тихо. Лишь изредка раздавался усталый Инкин голос, она жалобно умоляла: «Дай», а потом нетерпеливо шептала: «Ну дай, пожалуйста, чуть-чуть». В комнатке все шерстинки, вся пыль, спутанные волосы Звездной Пыли и приглаженные дождем волосы Инки пахли густым, горьковатым кофе. Когда Инка трясла Звездную Пыль за плечо, когда она недовольно вонзала в его кожу короткие, острые ноготки, запах кофе оживал с новой силой и пел бессонную, бодрую песню. Ненадолго наступала тишина. Потом и Звездная Пыль тихонько умолял: «Ну дай», – и, дотронувшись до Инкиного плеча, умилялся ее худобе.
Эту ночь ни он, ни она не сомкнули глаз. Когда Венера стала расчесывать взъерошенные волосы и ронять на Землю росу, когда Бог Мира вылил в блюдце ночи молоко, они еще не легли, и кровать Звездной Пыли встретила новый день несмятой. Ловя последние минуты, они сидели у окна, Инка – в желтеньком сарафанчике, астроном – в старенькой футболке и в тертых, растрепанных вельветках. Иногда, нарушая тишину, Инка шептала: «Ну дай», – и легонько, бочком старалась пробраться к глазу телескопа. Звездная Пыль отрывался не сразу, смакуя последние секунды, он разрешал себя упрашивать, подталкивать, с улыбкой выслушивал грубости и ежился от щекотки. Когда Инка наконец отвоевывала дальновидный глаз, астроном сидел возле нее, брал гитару, задумчиво перебирал струны, наигрывая печальные песни. Небо было ясное, Инка, заглянув в окуляр, уносилась к далеким скоплениям звезд. Она не знала ни их имена, ни возраст, ни кто из них – красный и кто – белый. Не представляла она и размеров этих звезд, где карлики, а где гиганты, понятия не имела, сколько каждой из них суждено мерцать и кипеть. Инка присматривала за небом по-хозяйски, как там поживают звезды-птицы: стриж, кондор и сокол, разлетелись в разные стороны, никак их не найти, уж не обидела ли их злобная Мама Миркук[15], поедательница звезд. И небо, позволившее заглянуть в свои тайники, так закружило Инку, что совершенно невозможно было оторваться, и Звездной Пыли приходилось настойчиво трясти ее за плечико, худенькое, как у молодой, едва оперившейся цапли. Одинокая Мама Килья неспешно прогуливалась над домами, грустила, зябла и обижалась, что на нее сегодня не обратили внимания. Когда Звездная Пыль отвоевывал телескоп, Инка клала голову ему на плечо и ласково осматривала оспинки и царапинки на круглом лице Мамы Кильи, закрывала глаза, слушала тихие печальные песни и ждала своей очереди. Утро медленно подступало, волоча по небу светлеющий шлейф. Инка согрелась и повеселела, она нюхала день и особенно остро чуяла: ветер поменялся, старый мир остался в стороне. Инка вздыхала: теперь вокруг нее устанавливался другой, еще не знакомый мир – без «Атлантиса», без Уаскаро, и в этом незнакомом мире она должна жить и утверждаться, собирая вокруг себя земли и людей. От этого птица кецаль затянула взволнованную песнь, а в душу врывались восторг, печаль и страх.
Рассвело, звезды исчезли, Мама Килья, закончив ночную прогулку, скрылась из виду. Было около шести, когда Инка и Звездная Пыль, молча, раздумывая об увиденных явлениях, пили кофе на неубранной с вечера кухне. Как ни хорошо было первое знакомство Инки с небом, как ни тянуло ее остаться в этой милой маленькой комнатке со своим новым другом, жизнь трубила в большие морские раковины, призывая что-то делать, бежать, скитаться в поисках работы. Натянув еще сырую кофточку, Инка поймала в ладони бледное лицо Звездной Пыли, посмотрела ему в глаза, не догадавшись, что один из них – ненастоящий. Затем она нежно и повелительно наклонила ему голову. Все это она делала уверенно и плавно, поэтому не оставалось сомнений в правоте ее действий, особенно, когда она легонько, благодарно коснулась губами его лба и без лишних слов выскользнула из квартиры. Звездная Пыль несколько минут топтался на пороге, наблюдая, как фигурка в сарафане, вспрыгивая на ступеньках, уносилась желтой птичкой. Потом он вздрогнул от далекого удара двери, выпустившей Инку на зябкую с утра улицу. Он снова почувствовал себя как потерявшая орбиту планета, не выспавшийся, вспомнил, что нынче не суббота, а пятница, и стал рассеянно собираться на работу, то и дело застывал на месте, растерянно глядел перед собой, как всегда после ночи у телескопа.
Инка спешила домой не потому, что ей нужно было совершить успокоительное омовение под душем. Домой легче притащить и сгрузить всю повозку недавних происшествий. У подъезда хором с какой-то доисторической старушенцией оглашала утренние дворы соседка Инквизиция. Заметив Инку, которая подозрительно рано и подозрительно бледная откуда-то возвращается, соседка позволила старушенции ползти восвояси и двинулась к новой жертве. Бессмысленно было что-то скрывать и тем более не поздороваться с ней. Инка приподняла уголки губ в улыбку, кивнула головой «здрасьте» и виновато, сама не зная, почему, стала оправдываться: «Фирму закрыли, я теперь без работы». Инка знала: новость как на хвосте сороки быстро облетит подъезд и соседние дворы, все их обитатели, знающие и не знающие ее, будут обсуждать на скамеечках утром, вечером и в сумерках, как много фирм ежесекундно рождается и умирает в городе. Инквизиция внимательно вглядывалась в Инкино лицо, стараясь прочитать по нему, что еще из недосказанного произошло в Инкиной жизни, и тоном прорицательницы, всегда догадывающейся о большем, покачав головой, сухо предложила:
– Как тот, с косичками, встречаешься? Зайди, что ли, дам газет с объявлениями, мне их девать некуда, муж-то приносит с работы и складывает. Сейчас зайдешь или потом?
– Потом. Нет, давайте сейчас, – зевнула Инка, тронутая неожиданным участием, но все же спрятала глаза от взгляда Инквизиции, рвущегося в глубины. А резкий вопрос об Уаскаро разбудил птицу кецаль и ее тоскующую, пронзительную песнь.
«Уаскаро, Уаскаро, я – молчаливая, покорная планета буду вечно кружить вокруг тебя и, наверное, никогда не смогу приблизиться. Уаскаро, Уаскаро, а как можно тебя забыть, мы тянули кофе во времени, и по сей день горький запах молотых зерен напоминает о тебе, а в дымящейся чашке я вижу цвет твоих глаз».
С такими песнями и со свернутыми трубочкой листками объявлений возвращалась Инка в бедлам- вигвам, но жаловаться не приходилось, ведь за один день она обрела двух новых друзей: Звездную Пыль и ночное небо. При воспоминании о минувшей ночи легкая улыбка-мотылек порхала в уголках Инкиных губ. Но
