вниз по улице. Дверь захлопнулась. И это двадцать первый век! Сейчас все двери уже должны быть оборудованы теплочувствительными датчиками и бесшумно раздвигаться сами. К тому же у всех нас должны иметься личные антигравитационные подушки, чтобы громоздкие двойные детские коляски канули в Лету.
Почему-то я испытала такое разочарование в футуристических фантазиях, появившихся у моего поколения благодаря «Семейке Джетсонов»,[9] что из глаз внезапно потекли слезы. Я навалилась на ручку коляски и зарыдала, громко и некрасиво. Я вдруг поняла, насколько отчаялась от всей этой безысходности, а главное, очень устала. Устала полностью и окончательно, каждой клеткой тела. Я стояла и рыдала, а мои дети испуганно смотрели на меня.
— Мама, пожалуйста, не плачь, — прошептала Руби. Исаак захныкал. Их испуганные лица вызвали у меня прилив чувства вины, и я заревела еще громче.
Вдруг дверь распахнулась: ее придерживала чья-то маленькая ножка в кроссовке. Я вытерла тыльной стороной ладони нос и глаза и быстро вкатила коляску в небольшую полутемную лавку.
Стеллажи ломились от товаров, которых в обычном бакалейном магазине нет и в помине: кошерные консервированные овощи, израильские конфеты, продукция компаний «Файнгольд», «Эссем» и «Шварц». Я обернулась поблагодарить обладателя ножки — необычайно красивую девушку-подростка в длинной юбке, темных колготках, белой мужской «оксфордской» рубашке, застегнутой на все пуговицы, и определенно модных кроссовках «Джорданс». У нее оказались длинные темные волосы, убранные за спину в косу, и глаза, удивительнее которых я в жизни не видела — темно-синие, почти фиолетовые, обрамленные густыми черными ресницами. Еврейская Элизабет Тейлор.
— Большое спасибо, — сказала я, все еще всхлипывая.
— Не за что, — мягко ответила девушка. Она перевела взгляд с моего прыщавого заплаканного лица на коляску и присела возле нее. — Привет. Как тебя зовут? — спросила она мою трехлетнюю дочь.
— Руби, — ответила та.
— Руби! Какое совпадение! А у меня есть рубиновое кольцо. — Она протянула Руби правую руку, демонстрируя ободок с крошечным рубином.
— Касиво, — оценила Руби, трогая его пальчиком. — А у моей мамы только старое гадкое кольцо без камушков.
Да, в этом вся моя дочь — Палома Пикассо-Уайет.
— Это мое обручальное кольцо, Руби, — возмутилась я. — На нем и не должно быть камушков.
— А на ее обручальном кольце есть, — безапелляционно заявила моя малышка.
— О, это не обручальное кольцо, — улыбнулась девушка. — Я не замужем. Мне его подарил отец на шестнадцатилетие.
— Красивое, — сказала я.
— А это твой младший братик? — спросила девушка у Руби.
— Его зовут Исаак, и он очень плохой мальчик, — сообщила та. — Он всю ночь плачет.
— Не может быть. И как же вы спите? Вы что, затыкаете на ночь уши?
— Нет. Он спит в маминой комнате, поэтому меня не будит.
Внезапно наш разговор прервал чей-то громкий голос:
— Деточка, что такое?
Я обернулась и увидела перегнувшуюся через прилавок хозяйку магазина,
— Иди сюда, деточка. На вот, вытри глаза. — Женщина протянула мне пачку салфеток. Я подошла, взяла салфетку и громко высморкалась.
— Мне так стыдно. Как нелепо, взяла и разревелась.
— Не говори глупости. Как ты думаешь, для чего я держу на прилавке салфетки? Что такое, деточка? У тебя что-то случилось?
— Нет, ничего страшного. Сама не знаю, с чего я так разнервничалась. Наверное, просто слишком устала. Исаак, вон тот мальчик, он никогда не спит. Ни днем, ни ночью. За последние четыре месяца я не отдохнула и часа.
— Прямо как мой брат Барух. Мой брат Барух тоже не спал до трех лет, — фыркнула она.
— Господи Иис… Жуть какая, — поправилась я. — Только не говорите, что этот кошмар будет длиться три года.
— Деточка, можешь мне поверить, это было ужасно. А у моей матери,
— И она это пережила?
— Можешь мне поверить, никто не думал, что она выживет. Я помню, как она сказала моему отцу,
Мой голос снова задрожал:
— Не думаю, что выдержу три года.
С маленькой Руби все было гораздо проще. Тогда мы с мужем вместе заботились о ней. Когда я вернулась на работу после родов, сначала с Руби сидел именно Питер. Но теперь все изменилось. Когда Руби была маленькой, мой муж писал сценарии для кинофильмов и мог сам как-то определять свой рабочий график. Но через пару недель после рождения Исаака Питер продал идею нового сериала одной телекомпании и сейчас занимался пробными съемками. С тех пор он словно исчез с лица земли. Появлялся дома только на ночь и спал как один из убитых в его сериале (и даже крепче). Утром просыпался и снова уносился на работу. Я понимала, что должна поддерживать его — в конечном счете, он ведь поддерживал нас, хотя бы в финансовом плане, — но все равно не могла не злиться. Так я фактически стала матерью- одиночкой, о чем жалела каждую секунду своего плачевного существования. Как было хорошо, когда Питер работал меньше, пусть мы и еле-еле сводили концы с концами.
— Деточка, кажется, тебе нужна помощь по дому, — заявила хозяйка лавки, протягивая очередную салфетку. — Твоя мама живет неподалеку?
— Нет. В Нью-Джерси.
— Ай, как далеко. А свекровь?
— В районе Сан-Франциско.
— А сестры? Золовки?
— Нет, поблизости — никого. Мы здесь совсем одни. — На этих словах я снова не сдержалась и уткнулась носом в салфетку.
— Все, все,
— Не могу. Я не работаю. Весь день только и делаю, что сижу с детьми. Куда еще при этом няню?
Как только я ушла с работы, то уволила няню, которая сидела с Руби по утрам до того, как просыпался Питер. Я хотела все делать сама. К тому же в мире полно женщин, которые растят детей без профессиональной помощи. Чем я хуже? Но так я считала, пока не родила ребенка, который вообще не спит.
Хозяйка посмотрела на меня круглыми глазами:
— Послушай меня, деточка. Ты совсем вымоталась. Тебе нужна милая девочка, которая будет сидеть с твоим ребенком несколько часов в день, чтобы ты могла заняться другими делами или даже вздремнуть. Когда ты последний раз высыпалась?
Я только покачала головой.
— Ну?
Я не могла не признать, что эта идея показалась мне весьма привлекательной. Я представила, как сдаю Исаака на руки няне, всего на час-другой. Ровно настолько, чтобы вздремнуть.
