Нечасто встречаются сердца, имеющие одновременно более одной сильной страсти. В пламени последней могут существовать и другие, но только как слабые огоньки.
Так, предаваясь надеждам и мечтам, взвешивая шансы за и против, находясь под влиянием того положения, в котором находилась его родина, и под более прямым влиянием Иры, Бен-Гур сделался честолюбцем в самом широком смысле этого слова. Он легко забыл свою молодость, и было естественно, что Бен-Гура все меньше и меньше волновали его собственные страдания и тайна, скрывавшая судьбу его родных, по мере того как он, по крайней мере в мечтах, все ближе и ближе приближался к цели, воображая, что овладевшая всеми его помыслами приближается к нему все ближе и ближе. Не осудим его за это слишком строго.
Он остановился при взгляде на Эсфирь, ставшею прелестной. Когда он стоял, любуясь ею, внутренний голос напомнил ему о забытых обетах и обязанностях. Но самообладание скоро вернулось к нему.
Он на минуту смутился, но, оправившись, подошел к Эсфири и сказал:
– Мир тебе, кроткая девушка, и тебе, Симонид! – говоря это, он обратился к купцу, – да будет над тобой Божье благословение уже за одно то, что ты был добрым отцом сироте, лишившемуся отца.
Эсфирь слушала, опустив голову. Симонид отвечал:
– Повторяю пожелание доброго Валтасара, сын Гура, и приветствую тебя в доме твоих отцов: садись и рассказывай нам о твоих путешествиях, и о твоем деле, и о чудесном назареянине: кто Он и откуда? Садись, прошу тебя, между нами, чтобы всем нам было слышно.
Эсфирь быстро встала, принесла сиденье и поставила его перед Бен-Гуром.
– Благодарю, – сказал он ей признательно.
Сев и поговорив немного о посторонних вещах, он обратился к мужчинам:
– Я приехал, чтобы рассказать вам о назареянине.
Оба приготовились внимательно слушать.
– Давно уже я сопровождаю Его и слежу за Ним с тем вниманием, с каким только можно следить за человеком, от которого нетерпеливо ожидаешь чего-нибудь. Я видел Его при всех обстоятельствах, могущих служить искусом для человека, и хотя убедился, что Он такой же человек, как и я, но в то же время и уверился, что в Нем есть и нечто большее.
– Что же большее? – спросил Симонид.
– Я сейчас расскажу вам это.
Но он был прерван кем-то, вошедшим в комнату.
Оглянувшись, он встал и кинулся с распростертыми объятиями к служанке, восклицая:
– Амра! Дорогая старая Амра!
Она подошла ближе, и все присутствующие, глядя на ее радостное лицо, ни разу не подумали о том, как оно смугло и покрыто морщинами. Она опустилась к ногам Бен-Гура, обняла его колени и долго-долго целовала его руки. Освободившись, он отстранил ее длинные седые волосы, упавшие на лицо, и, поцеловав ее в обе щеки, сказал:
– Добрая Амра, неужели ты ничего не знаешь о них, ни единого слова – ничего, ничего?
Она разразилась рыданиями, и этот ответ был красноречивее всяких слов.
– Да свершится воля Бога! – сказал он торжественно, и по его тону все слушатели поняли, что он потерял всякую надежду найти мать и сестру. На глаза его навернулись слезы, но он, как мужчина, старался не выказать их.
Справившись с собой, он сел на свое место, говоря:
– Поди сядь около меня, Амра, вот здесь. Нет? Так садись здесь, у ног, потому что мне нужно многое рассказать этим добрым друзьям об одном чудесном человеке, явившемся в мир.
Но она отошла, села на пол, прислонясь спиной к стене и обвив руками колена, и, казалось, довольствовалась лицезрением Бен-Гура. Этот последний, обращаясь к старикам, продолжал:
– Я боюсь отвечать на вопрос, предложенный мне о назареянине, не сообщив вам предварительно о тех Его поступках, очевидцем которых я был. Я тем более расположен сделать это, друзья мои, что завтра Он придет в Иерусалим и войдет в храм, который Он называет домом Отца Своего, Он хочет явить Себя. Таким образом, завтра весь Израиль узнает, кто прав, Симонид или Валтасар.
Валтасар, потирая от волнения руки, спросил:
– Куда мне идти, чтобы увидеть Его?
– Движение толпы будет громадно, и я думаю, что ты сделаешь самое лучшее, поместившись на галерее кровли под портиком Соломона.
– Будешь ли ты с нами?
– Нет, мое присутствие может потребоваться моим друзьям во время процессии.
– Процессии! – воскликнул Симонид. – Разве Он войдет в Иерусалим торжественно?
Бен-Гур понял мысль, скрывавшуюся в этом вопросе.
– Он ведет за собой двенадцать человек из рыбаков, землепашцев, мытарей – словом, людей самого низшего класса. Он и они странствуют пешком, невзирая на непогоду, ветер, холод, дождь или жару. Когда я видел их привал при наступлении ночи, когда они преломляли хлеб или спали, мне вспоминались пастухи, возвращающиеся с базара к своим стадам, а не царь, окруженный своими приближенными. Но стоило только увидеть, с какой заботливостью Он относится к своим путникам, чтобы понять, что Он учитель их столько же, сколько товарищ, что Он начальник, но в то же время и друг.
– Вы – люди проницательные, – продолжал Бен-Гур, немного помолчав. – Вы знаете, насколько мы рабы некоторых наших стремлений, которые становятся почти законом нашей природы, и как мы жертвуем жизнью, ревностно преследуя намеченную нами цель. По стремлениям человека мы можем судить о его природе. Итак, что сказали бы вы о человеке, который мог бы разбогатеть, превращая камни, валяющиеся у него под ногами, в золото, и который, несмотря на это, остается бедняком?
– Греки назвали бы его философом, – сказала Ира.
– Нет, дочь, – возразил Валтасар, – философы никогда не имели силы творить такие дела.
– Почему же ты думаешь, что этот человек имеет на это силу?
– Я видел, как Он превратил воду в вино, – отвечал Бен-Гур.
– Поразительно! – сказал Симонид. – Но меня не столько удивляет это чудо, сколько то, что он предпочитает оставаться бедняком, имея возможность быть богатым. Он очень беден?
– Он совсем не имеет собственности и не завидует никому. Он жалеет богатых. Но не будем говорить об этом. Что сказали бы вы о человеке, превратившем семь хлебов и две рыбы, – а это все, что у него было, – в пищу, достаточную, чтобы накормить пять тысяч человек, а остатками наполнить несколько корзин. Это сделал при мне назареянин.
– Ты видел это? – вскричал Симонид.
– Да, и ел хлеб и рыбу... Я был свидетелем еще больших чудес, – продолжал Бен-Гур. – Что сказали бы вы о человеке, обладающем такой святостью, что больному достаточно прикоснуться к краю Его одежды или даже крикнуть издали, чтобы исцелиться?! Это тоже я видел несколько раз. Когда мы вышли из Иерихона, двое слепых, бывших при дороге, обратились к назареянину. Он подошел к ним, дотронулся до их глаз, и они стали видеть. Однажды к Нему принесли парализованного, и Он только сказал: 'Иди домой', и человек тот отправился домой здоровым. Что скажете вы о подобных делах?
Купец не отвечал.
– Не думаете ли вы также, как доказывают некоторые, что все, о чем я вам рассказываю, не более как фокусы? Позвольте мне отвечать на это многими фактами, которым я был свидетелем. Вообразите себе проказу, это проклятие Божье, от которой человека может избавить только смерть.
При этих словах Амра, опершись о пол, приподнялась, чтобы лучше услышать рассказ.
– Что бы вы сказали, – продолжал Бен-Гур с возрастающим воодушевлением, – если бы увидели то, о чем я сейчас расскажу. Прокаженный подошел к назареянину, когда мы были с Ним в Галилее, и сказал: 'Господи, если Ты захочешь, то очистишь меня'. Назареянин услышал эти слова и, дотронувшись до отверженного, сказал: 'Очистись!' И тотчас же больной сделался здоровым, как и все мы, видевшие исцеление, а нас было множество.
Тут Амра встала и костлявыми пальцами отстранила волосы от глаз. Вся душа бедной женщины обратилась в слух, и она с волнением следила за рассказом.
