– Потом, – продолжал Бен-Гур без перерыва, – однажды явились к Нему десять прокаженных и, упав к Его ногам, взывали, – я все это видел и слышал, – взывали: 'Господин, Господин, будь милостив к нам!' Он ответил им: 'Идите к священнику и покажитесь ему, так как этого требует закон, вы исцелитесь, не успев дойти до него'.
– Так и случилось?
– Да. Дорогой болезнь прошла, и ничто не напоминает о ней, кроме оскверненной одежды.
– Никогда ни о чем подобном не было слышно нигде во всем Израиле! – сказал Симонид вполголоса.
Пока он это говорил, Амра встала, тихонько направилась к двери и вышла вон так, что никто из присутствующих не заметил ее ухода.
– Я предоставляю вам самим вообразить, как волнуют подобные дела, когда их видишь собственными глазами, – продолжал Бен-Гур. – Но мои сомнения, мои предчувствия, мое удивление еще не вполне рассеяны. Галилеяне, как вы знаете, порывисты и нетерпеливы. После нескольких лет ожидания их мечи жгут им руки, они требуют дела. 'Он медлит заявить о Себе: принудим же Его к этому', – понукали они меня. И меня тоже взяло нетерпение. Если Ему надлежит быть царем, то почему же не теперь? Войско готово. Как-то раз, когда Он проповедовал на берегу моря, мы хотели провозгласить его царем во что бы то ни стало, но Он скрылся, и вскоре мы увидели Его отплывающим на корабле. Добрый Симонид, все, что затуманивает головы других людей: богатство, власть, даже царство, предлагаемое с любовью великим народом, – нисколько не привлекает Его. Что ты об этом думаешь?
Купец сидел, опустив голову, наконец, поднял ее и сказал решительно:
– Жив Бог и речения пророков! Время еще не приспело – подождем ответа до завтра.
– Да будет так! – с улыбкой сказал Валтасар.
– Да будет так! – подтвердил Бен-Гур и затем продолжал:
– От таких чудес, к которым еще могут относиться недоверчиво люди, не видевшие их собственными глазами, я перейду к неизмеримо более великим, которые с начала мира признаются превышающими человеческую власть. Скажите, знает ли кто-нибудь из вас человека, могущего вырвать у смерти то, что уже стало ее достоянием? Кто может возвратить жизнь умершему? Кто, кроме...
– Бога... – сказал Валтасар.
– О мудрый египтянин! Ты прав, и я не могу отрицать этого. Что сказали бы вы оба, ты и Симонид, если бы, подобно мне, увидели, как человек воскрешает немногими словами, без всяких приготовлений, с такими же усилиями, какие употребляет мать, чтобы разбудить своего уснувшего ребенка, если бы вы увидели этого человека разрешающим дело смерти? А это случилось на моих глазах. Мы входили в ворота, когда несколько человек выходили из них, неся мертвое тело. Назареянин остановился, чтобы дать процессии пройти. В числе шедших находилась громко рыдавшая женщина. Я видел взгляд назареянина – нежный и сострадающий. Поговорив с женщиной, Он отправился к гробу, дотронулся до него и сказал лежащему в нем покойнику: 'Юноша, говорю тебе, встань!' И в то же мгновение умерший встал и заговорил.
– Одному Богу доступно это, – сказал Валтасар Симониду.
– Заметьте, – продолжал Бен-Гур, – что я говорю вам только о том, что видел сам вместе с другими. По дороге сюда на моих глазах совершилось чудо еще более изумительное. В Вифании жил человек по имени Лазарь, который умер и был погребен. И после того, как он в продолжение четырех дней находился в могиле, закрытой большим камнем, к этому месту пришел назареянин. Отодвинув камень, мы увидели лежащего в могиле человека, обвитого погребальными пеленами и уже разлагающегося. При этом присутствовало много народа, и мы все слышали, как назареянин сказал: 'Лазарь, гряди вон!' Я не могу вам выразить то, что я почувствовал, когда в ответ на эти слова мертвец встал и вышел к нам, таща за собой пелены. 'Освободите его, – сказал назареянин, – и дайте ему возможность уйти'. И когда покрывало было снято с лица воскресшего, тогда, друзья мои, кровь снова разлилась по его ожившему телу, и он стал таким, каким был до болезни, сведшей его в могилу. Он жив и теперь, и его можно и видеть, и говорить с ним. И теперь, когда вы можете рассудить беспристрастно, я спрашиваю вас о том, о чем, собственно, и пришел спросить и что будет повторением вопроса, заданного мне Симонидом: 'Кто же этот более чем человек, кто этот назареянин?'
Вопрос был задан торжественно, и долго за полночь все общество обсуждало его. Симонид все еще не желал отказаться от своего толкования пророчеств, а Бен-Гур оспаривал его, говоря, что они оба правы и что назареянин – Искупитель, как заявлял Валтасар, но в то же время царь, которого ожидал купец.
– Завтра увидим. Мир вам.
Говоря это, Бен-Гур попрощался с ними, намереваясь вернуться в Вифанию.
3. Радостные вести
На следующее утро Амра с корзиной в руке первая вышла из города. Сторожа не задавали ей вопросов, потому что она регулярнее дневного светила поутру появлялась в Овечьих воротах. Они считали ее чьей-то верной служанкой и довольствовались этим.
Амра шла по направлению к темно-зеленому склону Масличной горы. Везде виднелись белые палатки, устроенные народом в ожидании праздника. Было еще слишком рано, и на улице никого не было. Пройдя Гефсиманский сад, катакомбы, встречающиеся по Вифанской дороге, Силоамское кладбище, она все еще продолжала свой путь, так что ее маленькое дряхлое тело стало покачиваться от усталости.
Лишь один раз она присела, чтобы перевести дух, но вскоре поднялась и пошла с еще большей поспешностью. Если бы высокие скалы, окружавшие ее, имели уши, они бы услышали ее бормотанье, если бы они обладали способностью видеть, то увидели бы, как часто ее взоры обращались к востоку, обвиняя солнце в излишней торопливости, если бы они умели говорить, то, по всей вероятности, сказали бы друг другу: 'Наш подружка что-то сильно торопится сегодня – должно быть, люди, которых она идет накормить, очень голодны'.
Дойдя, наконец, до Гефсиманского сада, она пошла тише. Отсюда уже виднелось страшное поселение прокаженных, расположенное по южному склону Гиннома.
Читатель, вероятно, догадался, что она шла к своей госпоже, пещера которой была видна от ен- рогелского колодца.
Несчастная женщина давно уже сидела вне склепа, между тем Тирса еще спала. Течение болезни шло страшно быстро. Стыдясь своего вида, она ходила полностью сокрытой одеждами. Даже Тирсе она показывалась по возможности реже.
В это утро она вышла на воздух с непокрытой головой, зная, что в такую раннюю пору никого не смутит своим видом. Волосы ее, белые, как снег, и до того жесткие, что их было невозможно расчесать, падали, подобно серебряной проволоке, по спине и плечам. Веки, губы, ноздри, щеки или совершенно исчезли, или превратились в вонючую мякоть. Шея была массой чешуи пепельного цвета. Высохшая рука лежала на складках ее платья, ногти отпали, суставы пальцев частью обнажились, а необнаженные представляли собой распухшие узлы, наполненные сукровицей. Лицо, шея и руки давали вполне точное понятие и о всем теле.
При виде ее нетрудно было понять, почему некогда прекрасная вдова князя Гура имела такую редкую возможность оставаться неузнанной в продолжение многих лет.
Она очень хорошо знала, что как только солнце осветит своим густым и блестящим светом вершину Масличной горы, придет Амра, сначала к колодцу, потом к камню, находящемуся на половине пути между колодцем и подошвой того откоса, на котором она находилась. Она знала, что Амра положит на этот камень пищу, принесенную в корзине, и поставит кувшин свежей воды
Эти короткие свидания при полном отсутствии счастья служили единственным утешением для прокаженной. Ее она могла расспрашивать о сыне и составлять себе представление о его житье по тем крохотным сведениям, которые могла доставить ей служанка. Иногда узнав, что он дома, она выходила из своей печальной кельи и сидела до полудня, а с полудня до заката солнца, неподвижная, как статуя, вся в белом, глядя неизменно в одну точку за храмом, где на горизонте виднелся старый дом, дорогой по
