которыми прокаженные обращались к назареянину?
– Они говорили или 'Господи, сжалься над нами', или 'Будь милосерд к нам, Господи!'
– И только?
– Ничего больше, насколько я слышала.
– Однако этого было достаточно, – заметила мать как бы про себя.
– Да, – сказала Амра, – Иуда видел, как они ушли здоровые.
Между тем толпа медленно приближалась. Когда же можно было ясно видеть передние ряды, взоры прокаженных устремились на человека, ехавшего, как казалось, в центре избранной группы, сопровождавшей Его восторженным пением. Всадник был одет в белые одежды и ехал с непокрытой головой. Женщины увидели оливкового цвета лицо, обрамленное длинными каштановыми волосами с легким золотистым оттенком и пробором посередине. Он не оборачивался ни направо, ни налево и, казалось, не принимал никакого участия в шумном восторге окружающих. Торжественность их ликования нимало не смущала Его и была не в силах вывести Его из глубокой задумчивости, в которую, как казалось, Он был погружен. Солнечные лучи, падая на Его голову и освещая вьющиеся волосы, образовали будто золотой венец над Его головой. Беспорядочная толпа с шумом и пением рассыпалась вдоль дороги, теряясь из виду. Прокаженные без всякой посторонней помощи тотчас узнали, что это был Он – чудесный назареянин.
– Вот Он, Тирса, – сказала мать, – Он здесь. Идем, дитя мое.
Говоря это, она вышла из-за белой скалы и упала на колени. Дочь и служанка тотчас же последовали за ней.
Процессия из нескольких тысяч человек, шедшая из Иерусалима, остановилась и, размахивая зелеными ветвями, закричала или, вернее, запела, так как все возгласы были на один напев:
– Благословен Царь Израильский, грядущий во имя Господа!
Тысячи людей, сопровождавших назареянина, ответили тем же приветствием, которой, сотрясая воздух, как сильный ветер, пронеслось по всей долине. Крики прокаженных среди такого шума были не слышнее чириканья воробьев.
– Подойдем ближе, дитя мое. Амра, отсюда Он не услышит нас, – говорила мать.
Встав, она устремилась вперед и, подняв свои страшные руки, закричала ужасным голосом. Толпа увидела ее саму, ее страшное лицо и отшатнулась. Иногда ужас человеческих несчастий, видимый вблизи, бывает так же внушителен, как и величие в пурпуре и злате.
– Прокаженные! Прокаженные!
– Камнями их!
– Проклятые Богом! Бей их!
Эти крики раздавались со стороны толпы, бывшей далеко и не могшей ни видеть, ни понять причины остановки. Но вблизи находились люди, знакомые с отношением к людям Того человека, к Которому взывали несчастные, и заимствовавшие от Него божественное сострадание. Эти люди молча смотрели на Него, когда Он на виду у всех двинулся вперед и остановился напротив женщины. Она впилась глазами в Его лицо необычайной прелести, с большими глазами, светившимися кротостью.
– О господин! Ты видишь нашу нужду, Ты можешь исцелить нас. Сжалься над нами, сжалься!
– Веришь ли ты, что Я в силах сделать это? – спросил Он.
– Ты тот, о Котором говорят пророки, – ты Мeccия, – отвечала она.
В глазах Его блеснула уверенность, и Он сказал:
– Женщина, велика твоя вера, да будет то, чего ты желаешь.
Он постоял еще с минуту, как бы не замечая присутствия толпы, и затем поехал дальше.
Для человека божественного, обладающего в то же время и наилучшими человеческими свойствами, для человека, сознательно идущего на смерть, на самую гнусную и жестокую смерть из всех изобретенных человеком, заранее видящего всю картину этой страшной смерти и все же остающегося полным веры и любви, – для этого человека должно быть невыразимо дорого и отрадно восклицание благодарной женщины.
– Слава Богу всевышнему! Трижды благословен Сын ниспосланный!
Обе толпы с радостными криками 'Осанна!' окружили назареянина и таким образом прошли мимо прокаженных. Покрыв голову, старшая поспешила к Тирсе и, обняв ее, сказала:
– Ободрись, дочь моя! Он обещал, а Он воистину Мессия. Мы спасены, спасены!
Обе женщины коленопреклоненно провожали тихо идущую процессию, пока она не скрылась с глаз. Когда звук удаляющихся шагов едва долетал до них, чудо начало свершаться.
В сердцах прокаженных как бы стала освежаться кровь, вращаться быстрее и правильнее, вследствие чего настрадавшееся тело почувствовало бесконечно отрадное чувство выздоровления. Недуг удалялся, а силы возвращались. Чтобы ощущение было полнее, произошел подъем духа, дошедший до благоговейного экстаза. Превращение было быстрое и полное.
Свидетелем этого превращения, так как это было скорее превращение, чем исцеление, была не одна Амра. Пусть читатель припомнит постоянство, с которым Бен-Гур следовал за назареянином, припомнит разговор предыдущей ночи, и он не удивится, узнав, что Иуда присутствовал при появлении прокаженной женщины на пути их шествия. Он слышал ее мольбы, видел ее изуродованное лицо, слышал также и Его ответ, и хотя он и прежде часто присутствовал при подобных проявлениях милосердия, но все же не настолько свыкся с чудом, чтобы более не интересоваться им.
Бен-Гур отстал от толпы и, сев на камень, выжидал, пока она удалится.
Он узнал в проходивших своих союзников галилеян, спрятавших свои короткие мечи под длинными тогами. Немного спустя смуглый араб, ведя двух лошадей, по знаку Бен-Гура подошел к нему.
– Стой здесь, – сказал Иуда, когда процессия прошла. – Мне хочется быть в городе пораньше, и Альдебаран сослужит мне службу.
Он погладил широкий лоб сильного и красивого коня и перешел через дорогу к двум женщинам. Подходя к ним, он случайно взглянул на фигуру маленькой женщины у белой скалы, стоявшей там, закрыв лицо руками.
– Клянусь Богом, это Амра! – сказал он про себя.
Он ускорил шаги и, пройдя мимо матери и сестры, не узнав их, остановился перед служанкой.
– Амра, – сказал он ей, – Амра, что ты тут делаешь?
Она упала перед ним на колени, плача от радости и страха.
Бедная Амра знала о превращении, претерпеваемом прокаженными, и участвовала в нем всеми своими чувствами. С живым предчувствием Бен-Гур тотчас заметил, что ее присутствие здесь тесно связано с присутствием прокаженных женщин, мимо которых он только что прошел. Он обернулся, когда женщины подымались с колен, и при виде их сердце его замерло и он остолбенел от изумления.
Женщина, которую он видел перед назареянином, стояла со сложенными руками, подняв к небу глаза, полные слез. Одно ее превращение могло быть достаточно сильным сюрпризом, но оно было второстепенной причиной его изумления. Неужели он ошибается? Кто же другой может быть так похож на его мать – на мать, какой она была в тот день, когда римлянин вырвал ее у него. При полной схожести было только одно отличие – волосы этой женщины были седы. А кто около нее, как не Тирса, – дорогая, прекрасная, выросшая и похорошевшая, но во всех других отношениях совершенно сходная с Тирсой, стоявшей с ним у парапета в день происшествия с Гратом! Он считал их уже умершими, и время приучило его к этой потере. Он не переставал их оплакивать, но, как нечто недостижимое, они ускользали из его грез и планов.
Едва веря себе, он положил руку на голову Амры и сказал дрожащим голосом:
– Амра, Амра! Моя матушка!.. Тирса... Скажи, наяву ли я вижу их?
– Поговори с ними, господин, поговори сам! – ответила она.
Он устремился к ним с распростертыми объятиями, крича:
– Матушка! Матушка! Тирса! Я здесь!
Они услышали зов и с криком радости бросились к нему, но вдруг мать остановилась и попятилась назад, почувствовав старую тревогу.
– Стой, Иуда, сын мой, не подходи ближе. Мы нечистые, нечистые!
Слова эти вырвались у нее не по привычке, а скорее от страха, одной из форм материнской любви.
