– В таком случае позволь мне сделать это самому, – сказал Бен-Гур. – Мне необходимо познакомиться с твоими арабами. Я должен знать их по имени, шейх, чтобы разговаривать с каждым. Кроме того, нужно также узнать их характер, потому что лошади подобны людям: дерзкую надо пожурить, а робкую – похвалить и приласкать. Прикажи слугам принести упряжь.
– А колесницу? – спросил шейх.
– Сегодня колесница мне не нужна. Вместо нее вели привести мне, если есть, пятую лошадь, без седла и такую же быстроногую, как и другие.
Ильдерим был очень удивлен, но немедленно же позвал слугу.
– Вели принести упряжь для четверки, а для Сириуса узду, – сказал он, вставая. – Сириус – мой любимец, а я – его, – продолжал Ильдерим, обращаясь к Бен-Гуру. – Мы уже двадцать лет прожили с ним товарищами – и в шатре, и в сражениях, и в пустыне. Я покажу его тебе.
Подойдя к занавесу, разделявшему шатер, он приподнял его и пропустил Бен-Гура вперед. Все лошади подошли к Ильдериму. Одна из них – с маленькой головой, блестящими глазами, выгнутой шеей и могучей грудью, плотно покрытая гривой, нежной и волнистой, как локоны молодой девушки, – тихо и радостно заржала при виде его.
– Здравствуй, мой добрый конь, – сказал шейх, трепля ее по темно-коричневой щеке. И, повернувшись к Бен-Гуру, прибавил:
– Это Сириус, отец моей четверки. Мира, мать ее, дожидается нашего возвращения в пустыне – она слишком драгоценна для того, чтобы привести ее сюда, где я рискую ее потерять. Я сильно боюсь, – сказал он, усмехаясь, – сильно боюсь, сын Аррия, что моему народу тяжело будет перенести эту потерю. Она составляет их гордость и славу, они молятся на нее. Десять тысяч наездников, сыновей пустыни, спросят меня: 'Что слышно о Мире?' – и получив ответ: 'Она здорова', они воскликнут: 'Благ Господь! Благословен Господь!'
– Мира, Сириус – это ведь названия звезд, шейх? – спросил Бен-Гур, подходя к каждой из лошадей, а к отцу четверки протягивая руку.
– Так что же? – возразил Ильдерим. – Случалось ли тебе бывать в пустыне?
– Нет.
– В таком случае ты не знаешь, в какой зависимости от звезд находятся арабы. Из благодарности мы заимствуем у них имена и даем их самым любимым своим животным – лошадям. У моих предков так же, как и у меня, были свои Миры, эти дети тоже носят имена звезд! Вот тебе Ригель, тот – Антарес, это – Атаир, а тот, к которому ты теперь подходишь, – Альдебаран, самый младший в роде, но отнюдь не худший, – о нет! Он понесет тебя против ветра с такой силой, что у тебя зашумит в ушах. Он побежит, куда ты прикажешь, сын Аррия, – да, клянусь славой Соломона, он понесет тебя даже в пасть льва, если ты только отважишься на это.
Принесли упряжь. Бен-Гур собственными руками запряг лошадей, взнуздал их и потом вывел из палатки.
– Подайте мне Сириуса, – сказал он.
И араб не смог бы лучше вспрыгнуть на спину скакуна.
– Теперь поводья.
Поводья ему были поданы и тщательно разобраны.
– Добрый шейх, – сказал он, – я готов. Пусть проводят меня в поле, и пошли туда несколько человек с водой.
Отправка не сопровождалась ни малейшим замешательством. Кони не пугались. Между ними и новым наездником, выполнявшим свою роль спокойно и с уверенностью, порождавшей уверенность и в других, казалось, уже установилось безмолвное понимание. Порядок, в котором они выступили, был совершенно таков же, как и при запряжке в колесницу, с тем только различием, что Бен-Гур, вместо того чтобы править лошадьми, стоя в колеснице, правил ими, сидя верхом на Сириусе. Ильдерим внутренне радовался. Он поглаживал бороду и довольно улыбался, бормоча себе под нос: 'Нет, он не римлянин, клянусь славой Бога, не римлянин!' Он последовал пешком, а за ним гурьбой устремились все мужчины и женщины его походного лагеря, все, с кем он привык делить заботы, если не свои сокровенные думы.
Выехав в поле, оказавшееся просторным и совершенно годным для выездки, Бен-Гур, не тратя времени даром, приступил к делу. Сначала он пустил четверку шагом в прямолинейном направлении, а потом по широким кругам. Постепенно прибавляя шаг, он заставил ее идти рысью. С рыси, все усиливая ее, он перешел на галоп и, наконец, постепенно суживая круги, вскоре совсем оставил узду и начал разъезжать по полю во всевозможных направлениях, беспрестанно меняя их: то мчался вперед, то неожиданно круто поворачивал назад, то направлял четверку вбок. Проездив таким образом с час, он сдержал, наконец, лошадей и шагом подъехал к Ильдериму.
– Начало положено, теперь остается только упражняться, – сказал он. – Поздравляю тебя, шейх Ильдерим, с такими прекрасными слугами. Смотри, – продолжал он, – рыжая шерсть их лоснится, на ней не видно ни пятнышка, дышат они так же свободно, как и при начале бега. От всего сердца поздравляю тебя, и будет очень тяжело, если мы, – он устремил свои пылающие глаза на лицо старика, – не победим и не...
Он остановился, покраснел и нагнул голову. Только теперь он заметил рядом с шейхом опершегося на палку Валтасара и двух женщин под густыми покрывалами. Бросив взгляд еще раз на одну из них, он сказал про себя с сильнее забившимся сердцем: 'Это она... египтянка'. Ильдерим тихо закончил его прерванную фразу:
– ...и не отомстим за себя. – И затем громко произнес:
– Я не боюсь. Я доволен. Сын Аррия, ты настоящий муж. Если конец будет таков, каково начало, то ты узнаешь, каким щедрым умеет быть араб.
– Благодарю тебя, добрый шейх, – скромно отвечал Бен-Гур. – Вели слугам принести лошадям воды.
Собственноручно он напоил их.
Вскочив опять на Cиpиyca, он возобновил учение, как и раньше, с шага перейдя на рысь и с рыси на галоп. Заставив верных скакунов бежать и все ускоряя скорость бега, он пустил их наконец полным ходом. Вот когда зрители пришли в настоящий восторг! Они рассыпались в похвалах наезднику за его изящную манеру править лошадьми и удивлялись четверке, бежавшей одинаково хорошо и прямо вперед, и в ломаном зигзагообразном направлении. В ее движениях были единство, энергия, грация и не замечалось ни малейшего признака не только напряжения, но даже чего-либо похожего на усилие. К удивлению не примешивались возгласы сожаления или упрека, и оно было подобно тому, какое мы испытываем при взгляде на ласточек, по вечерам совершающих в воздухе свои круги.
В самый разгар упражнений, когда внимание зрителей достигло апогея, на арену прибыл Маллух, разыскивавший шейха.
– У меня, о шейх, есть к тебе поручение, – сказал он, улучив удобный, как ему казалось, момент для начала разговора, – поручение от купца Симонида.
– Симонида? – воскликнул араб. – Ага! Это хорошо. Пусть ангел тьмы разделается со всеми его врагами!
– Прежде всего он просил меня передать тебе свой привет, – продолжал Маллух, – а потом вот эту посылку, прося тебя немедленно открыть ее.
Ильдерим не сходя с места сломал печать на врученном ему пакете и из тонкой полотняной обертки вынул два письма, к чтению которых тут же и приступил:
(No 1)
Симонид шейху Ильдериму
О друг мой!
Знай прежде всего, что ты занимаешь место в самой глубине моего сердца.
А затем:
Тебе знаком юноша красивой наружности, именующий себя сыном Appия. Он действительно его приемный сын.
