однажды к двери и в ухе моем до сих пор остался след от шила.
– Неужели же мой отец сделал это?
– О, не осуждай его, – поспешно прервал его Симонид. – Он принял меня в вечные рабы, потому что я умолял его об этом. И никогда мне не пришлось раскаиваться, что я заплатил эту цену за Рахиль, мать моей дочери. Рахиль не соглашалась на иных условиях стать моей женой.
– Разве она тоже была вечной рабой?
– Да.
Бен-Гур шагал по комнате, мучаясь сознанием, что бессилен исполнить желаемое.
– Я был богат, – сказал он, вдруг остановившись. – Я был богат дарами щедрого Аррия. Теперь к этому присоединяется еще большее состояние и ум, сумевший создать его. Неужели в этом не проявляется воля Бога? О, будь моим советником, Симонид! Помоги мне видеть правый путь и следовать по нему. Помоги мне быть достойным имени Гуров и быть на деле для тебя тем, кем ты являешься для меня по букве закона. Да, я всегда буду твоим слугой.
Лицо Симонида просияло.
– О, сын моего покойного господина! Я не только буду помогать, но я буду служить тебе всеми силами ума и сердца. Телесной силы у меня нет. Тело мое искалечено ради твоего дела, но умом и сердцем я готов служить тебе. Клянусь престолом Господа Бога и дарами на Его алтаре. Только сделай меня формально тем, чем я самовольно был до сих пор.
– О, конечно, – поспешно согласился Бен-Гур.
– Все заботы о твоем имуществе будут лежать на мне как на твоем управителе.
– Считай себя отныне моим управителем! Нужно ли, чтобы я письменно подтвердил это?
– Нет, достаточно одного твоего слова. Так было с твоим отцом, и мне не нужно большего от сына. А теперь для полного соглашения...
– Я со своей стороны на все согласен, – сказал Бен-Гур.
– А ты, дочь Рахили, говори! – сказал Симонид, снимая ее руку со своего плеча.
Эсфирь отошла от отца и стояла с минуту в нерешительности, то краснея, то бледнея. Затем, направившись к Бен-Гуру, сказала ему с той женственностью, которая так полна прелести:
– Я не лучше матери, а так как ее уже нет, то, молю тебя, господин, дозволь мне служить моему отцу.
Бен-Гур взял ее руку и, отведя Эсфирь обратно к креслу, сказал:
– Ты доброе дитя. Делай так, как желаешь.
Симонид снова положил ее руку к себе на плечо, и на время в комнате водворилось молчание.
8. Жребий брошен
Симонид приподнял голову и, окинув всех взором господина, спокойно сказал:
– Ночь близится, а нам еще предстоит поговорить. Вели же, Эсфирь, принести нам подкрепиться.
Она позвонила. В ответ появилась прислуга с хлебом и вином и обнесла ими всех присутствующих.
– С моей стороны, добрый господин, – продолжал Симонид, когда все закусили, – высказано еще не все. Отныне наши жизни должны течь вместе, подобно встретившимся и слившимся потокам. Я полагаю, что они будут течь лучше, если в небе над ними не будет ни малейшего облачка. Прошлый раз ты оставил мой дом, предполагая, что я отрицаю твои права, признанные мной теперь без малейшего сомнения, но в действительности я и тогда признал тебя. Свидетельница этого – Эсфирь, а Маллух может подтвердить, покидал ли я тебя с тех пор.
– Маллух! – воскликнул Бен-Гур.
– Человек, прикованный к креслу, как я, если хочет двигать миром, от которого он так жестоко удален, должен иметь много длинных рук. Одной из таких, и при том лучшей, является Маллух. Иногда, – он с благодарностью взглянул на шейха, – я пользуюсь и другими добрыми сердцами, подобно великодушному Ильдериму, доброму и храброму. Пусть он скажет себе, отвергал ли я или забывал ли я тебя когда- нибудь.
Бен-Гур взглянул на араба.
– Итак, это он, добрый Ильдерим, сказал вам обо мне?
Глаза Ильдерима заблистали, и он в знак подтверждения кивнул головой.
– Как, не испытав, можем мы узнать человека? – сказал Симонид. – Я узнал тебя, господин мой, и тотчас же признал в тебе сходство с твоим отцом, но что ты за человек, я не мог знать. Есть люди, для которых богатство служит проклятием. Принадлежишь ли ты к их числу? Чтобы узнать это, я послал Маллуха, и он был в данном случае моими глазами и ушами. Не осуждай его за это. Все, что он сообщил, было в твою пользу.
– Я и не думаю осуждать его, – заметил Бен-Гур. – В твоей доброте заключалась и мудрость.
– Твои слова радуют меня, – сказал купец, – очень радуют. Таким образом рассеялись все мои опасения относительно могущих встретиться недоразумений, и наши воды могут свободно течь одной рекой по направлению, которое укажет им Господь Бог.
После перерыва он продолжал:
– Мне хочется теперь поговорить по душам. Ткач сидит и ткет; челнок движется, размер ткани все увеличивается, рисунок обозначается ярче, а ремесленник тем временем дремлет и дремлет. Так возрастало в моих руках богатство, и я часто сам удивлялся успеху. Казалось, кто-то помимо меня покровительствовал всем моим предприятиям и охранял их. Самумы[49], губившие караваны в пустыне, как бы обходили мои. Бури, разбивавшие корабли, только быстрее пригоняли мои к пристани. Удивительнее же всего было то, что я, зависящий от других, прикованный к одному месту, как неживое существо, никогда не терпел ни малейшей потери ни от одного из помощников. Стихии как бы склонялись служить мне, и все слуги были донельзя верны.
– Это удивительно, – сказало Бен-Гур.
– Так шли дела, и я, наконец, пришел к тому же заключению, что и ты, мой господин: такова Божья воля, и, подобно тебе, задавал себе вопрос 'Ради чего?' Разум всегда имеет цель. Верховный же разум всегда проявляет себя во имя чего-нибудь. Все эти годы я носил этот вопрос в своем сердце, дожидаясь ответа. Я был вполне уверен, что если успехом моих предприятий руководит Бог, то Он в надлежащее время проявит свойственным Ему образом ту цель, во имя которой Он содействует мне, и пути Его станут так же ясно видны, как выбеленный дом, стоящий на вершине холма. И мне кажется, что цель Его ясна мне теперь.
Бен-Гур слушал, напрягая все свое внимание.
– Много лет прошло с тех пор, как однажды я вместе с твоей матерью, Эсфирь, – она была еще со мной, прекрасная, как утро над старой оливой, – сидел у дороги на север от Иерусалима, близ гробницы царей. И вот на громадных белых верблюдах появились три всадника, каких я никогда еще не видел в Священном Городе. Люди же были чужестранцы из далеких стран. Первый из них остановился и задал мне вопрос: 'Где родившийся Царь Иудейский?' и как бы для того, чтобы еще более усилить мое удивление, добавил: 'Мы видели Его звезду на востоке и пришли поклониться Ему'. Я не мог понять, чего они хотят, но последовал за ними до Дамасских ворот. И к каждому встречному, даже к страже у ворот, они обращались с тем же вопросом. И все, слышавшие его, удивлялись подобно мне. Со временем я забыл это обстоятельство, хотя о нем много говорили как о предзнаменовании Мессии. Увы, увы! Что мы за дети, даже мудрейшие из нас! Часто проходят столетия, прежде чем Бог открывает Себя людям. Ты видел Валтасара?
– Да, и слышал его рассказ, – отвечал Бен-Гур.
– Чудо, истинное чудо! – воскликнул Симонид. – Когда он передавал его мне, добрый господин, казалось, что я слышу столь долго ожидаемый ответ: Божья цель прояснилась мне. Беден будет Царь при Своем появлении – беден и без друзей, без свиты, без войска, не имея ни городов, ни крепостей, явится Он водворить царство и стереть с лица земли Рим. Смотри, смотри, господин мой! Ты силен, владеешь
