Около трех часов вся программа состязаний была выполнена, оставалось только состязание на колесницах. Распорядитель, заботясь о публике, благоразумно выбрал это время для перерыва. Двери главного выхода разом распахнулись, и все, кто мог, поспешили к наружному портику, где помещались рестораторы. Оставшиеся зевали, разговаривали, сплетничали, справлялись со своими дощечками и, позабыв все другие отличия, составляли теперь только два класса: выигравших – эти были веселы, и проигравших – угрюмых и придирчивых.
Тем временем появился еще третий класс зрителей. Это были граждане, желающие присутствовать только при состязании на колесницах. Пользуясь перерывом, чтобы как можно меньше привлечь к себе внимание и нарушить спокойствие собрания, они заняли свои места. Между ними был Симонид и его знакомые. Их места находились рядом с главным входом, напротив консула.
Когда четверо сильных служителей внесли купца, сидевшего в своем кресле, любопытство публики было сильно возбуждено. Тотчас же кто-то назвал его по имени. Сидевшие рядом подхватили его, и оно пошло переходить со скамьи на скамью. Люди засуетились, желая взглянуть на человека, о котором молва составила целый роман, в котором счастье и несчастье так переплетались и были так необыкновенны, что ничего подобного не только никто не испытал, но даже и не слыхал.
Ильдерима также узнали и радостно приветствовали. Но никто не знал ни Валтасара, ни двух женщин под густыми вуалями, следовавших за ним. Народ почтительно расступился перед ними, и прислуга цирка разместила их внизу, у балюстрады, шедшей вокруг арены, на таком расстоянии друг от друга, чтобы им удобно было разговаривать между собой. Сиденьем им служили подушки, а в ногах для удобства помещались скамейки. Женщины были Ира и Эсфирь.
Последняя, усевшись, испуганным взором обвела цирк и еще больше закрылась вуалью. Египтянка же, спустив покрывало на плечи, открыла свое лицо и смотрела на сцену с таким видом, как будто совсем не замечала устремленных на нее взглядов, что в женщинах обыкновенно бывает результатом привычки к обществу.
Новоприбывшие продолжали знакомиться с величественным зрелищем начиная с консула и его свиты, когда вбежали несколько рабочих, начавших натягивать поперек арены покрытую мелом веревку.
Почти одновременно с ними также через Помпейские ворота вошли шесть человек и встали по одному возле каждого из занятых стойл. Появление их было встречено приглушенными переговорами:
– Смотри, смотри: зеленый идет к четвертому номеру, направо, там – афинянин.
– А Мессала – да, он во втором номере.
– Смотри на белого!.. Смотри, он переходит на ту сторону, он останавливается. Это первый номер.
– Первый номер на левой стороне.
– Нет, там останавливается черный, а белый у второго номера.
– Видела ли ты когда-нибудь Мессалу? – спросила египтянка Эсфирь.
Та, вздрогнув, отвечала отрицательно: если римлянин и не был врагом ее отца, то был врагом Бен- Гура.
– Он красив, как Аполлон.
Говоря это, Ира сверкала своими большими глазами и махала осыпанным бриллиантами опахалом. Эсфирь смотрела на нее и думала: 'Неужели же он красивее Бен-Гура?' В следующий момент она услышала, как Ильдерим говорит ее отцу: 'Да, его стойло номер два, налево от Помпейских ворот', и, думая, что они говорят о Бен-Гуре, стала смотреть в ту сторону, затем снова закрылась вуалью и прошептала коротенькую молитву.
В это время к обществу подошел Санбаллат.
– Я только что из конюшни, шейх, – сказал он, почтительно поклонившись Ильдериму, который начал уже поглаживать бороду, тогда как глаза его заблестели жадным вопросом. – Лошади в самом лучшем состоянии.
Ильдерим просто ответил:
– Если им придется быть побежденными, я молю только об одном: пусть победителем будет кто угодно, но не Мессала.
Обратившись затем к Симониду, Санбаллат вынул дощечку со словами:
– И для тебя у меня есть кое-что интересное. Я рассказывал, как ты помнишь, о пари, заключенном прошлой ночью с Мессалой, и говорил еще, что отказался от другого, которое принял бы только в том случае, если бы оно было подтверждено письменно сегодня же, до начала состязания. Вот оно.
Симонид взял дощечку и внимательно прочел заметку.
– Да, – сказал он, – ко мне приходил посланный от них справиться, действительно ли у меня так много твоих денег. Не потеряй же дощечку. Если ты проиграешь, ты знаешь, к кому тебе следует обратиться; если выиграешь, – лицо его сильно нахмурилось, – если ты выиграешь... Ах, друг мой, тогда запомни это: смотри, чтобы подписавшиеся не ускользнули, возьми с них все, до последнего шекеля. Так они поступили бы с нами.
– Положись на меня, – ответил Санбаллат.
– Не сядешь ли ты тут, с нами? – спросил Симонид.
– Благодарю, – возразил Санбаллат, – если я не буду с консулом, то вон та римская молодежь совсем выйдет из границ. – Мир тебе, мир всем!
Наконец перерыв закончился.
Трубачи протрубили призыв, и по этому звуку все отсутствовавшие бросились обратно на свои места. В то же время на арене появилось несколько служителей: взобравшись на стену, служившую барьером, они прошли ко второй цели, находившейся на западном конце, и тут положили семь деревянных шаров. Затем, вернувшись к первой цели, на карниз ее поместили семь других деревянных кусков, обтесанных в форме дельфинов.
– Что будут делать с этими шарами и рыбами, шейх? – спросил Валтасар.
– Ты разве никогда не бывал на состязаниях?
– До сих пор ни разу, да и сейчас не совсем понимаю, зачем я здесь.
– С их помощью будут вести счет. В конце каждого пройденного круга, как ты увидишь, снимается по одному шару и по одной рыбе.
Когда все приготовления были окончены, рядом с распорядителем появился трубач в пышном мундире, готовый по первому знаку подать сигнал к началу состязания. Немедленно замер шум от движения толпы и гула голосов. Лица всех сидевших и близко к арене, и в самых удаленных частях цирка обратились к воротам шести стойл, скрывавшим за собой состязавшихся.
Необычный румянец на лице Симонида свидетельствовал, что даже он поддался общему возбуждению. Ильдерим яростно теребил свою бороду.
– Теперь ищи римлянина, – сказала Эсфири прекрасная египтянка, но та не слышала ее, а с бьющимся сердцем сидела в ожидании Бен-Гура.
Коротко и резко прозвучала труба. На этот звук из-за столбов выскочили шесть человек по числу колесниц – их назначение состояло в том, чтобы прийти на помощь в случае, если какая-нибудь четверка заупрямится в самом начале состязания.
Снова протрубила труба, и привратники разом распахнули все стойла.
Первыми появились верховые слуги наездников. Их было пятеро: Бен-Гур отказался от услуг слуги. Этих великолепных всадников едва заметили – в то время как они проезжали, из стойл доносился топот ретивых коней и слышались голоса не менее ретивых наездников, и потому никто ни на минуту не мог оторвать взоров от зияющих отверстий ворот. Привратники провозгласили каждый своего возничего, и в то же мгновение распорядители на балконе замахали руками и закричали изо всей силы: 'Опустите! Опустите!'
Но разве свистом можно заглушить бурю?
Из стойл, подобно метательным снарядам, вылетело шесть четверок. И все громадное собрание, вскочив на скамьи, огласило цирк и пространство вокруг него криками и возгласами. Наконец-то вот оно, то мгновение, которого они так долго ожидали! Вот он, этот высокий момент, который они, как мечту, лелеяли в беседах с того самого дня, как последовало объявление об играх!
