напряжения. Он затаил дыхание, почти уверенный в том, что маска величественного спокойствия неизбежно и очень скоро спадет. Что, если снова зазвонит телефон? Что, если Дарт Вейдер начнет свой обычный монолог об инцесте? Виновен или не виновен, старик уже слишком слаб и измучен, чтобы долго держать себя в руках и сохранять внешнюю невозмутимость. Марк сомневался, что вообще есть шанс найти удобный момент и правильный способ обсуждения вопроса об экспертизе ДНК, но его просто озноб пробирал при мысли, что подобное обсуждение может начаться в присутствии Нэнси.
— Как вы меня узнали? — с улыбкой спросила Нэнси.
Джеймс сделал шаг в сторону, пропуская ее вперед в гостиную.
— Вы очень похожи на мою мать, — ответил он и подвел ее к бюро в углу со свадебной фотографией в серебряной рамочке. На женихе была военная форма, на невесте — непритязательное свадебное платье с низкой талией по моде двадцатых годов и длинным кружевным шлейфом.
Джеймс взял фотографию и некоторое время внимательно разглядывал ее, затем передал Нэнси.
— Замечаете сходство?
Нэнси удивило то, что сходство сразу бросилось ей в глаза, ведь до сих пор ей не приходилось себя ни с кем сравнивать. У них с этой женщиной были одинаковая форма носа, одинаковые очертания скул — ни то ни другое не составляло предмета гордости Нэнси, — и одинаковый темный цвет волос. Ей не удалось отыскать во внешности невесты на фотографии — как, впрочем, и в собственной внешности — никакого намека на красоту. Напротив, молодая женщина смотрела немного хмуро, словно сомневалась в необходимости быть запечатленной на снимке, что вовсе не придавало ей дополнительной привлекательности. Точно такие же морщинки, как у женщины на фотографии, появились и у Нэнси на лбу.
— Она словно сомневается в чем-то, — заметила Нэнси. — Она была счастлива в браке?
— Нет. — Старик улыбнулся ее проницательности. — Она была гораздо умнее моего отца. Думаю, ей было очень тяжело выполнять в семье подчиненную роль. Она всегда стремилась к чему-то большему, чем быть просто женой и матерью.
— И она чего-нибудь добилась?
— Очень немногого по нынешним стандартам… Но по дорсетским стандартам тридцатых — сороковых годов, полагаю, вполне преуспела. Стала разводить здесь скаковых лошадей — ей удалось воспитать несколько превосходных экземпляров, в основном барьеристов. Один из них пришел вторым на «Гранд нэшнл». — Джеймс увидел вспышку одобрения в глазах Нэнси и радостно рассмеялся. — О да, это был счастливый день. Мать убедила школьное начальство отпустить нас с братом в Эйнтри, и мы выиграли на тотализаторе немало денег. Все заслуги за победу отец, конечно, приписал себе. В те времена женщинам не разрешалось заниматься профессиональной подготовкой лошадей, поэтому он был номинальным держателем лицензии, с тем чтобы мать имела возможность назначать плату за лошадей, иначе ее предприятие просто не окупилось бы.
— Она не возражала?
— Против того, чтобы он приписал себе заслуги? Вовсе нет. Всем было прекрасно известно, что лошадей тренирует она.
— А что потом произошло с ее начинанием?
— Война положила конец всему, — ответил Джеймс с явным сожалением в голосе. — В отсутствие мужа мать одна не могла заниматься подготовкой лошадей… Когда отец вернулся, он переделал конюшни в гаражи.
Нэнси поставила фотографию на бюро.
— Должно быть, ваша мать очень переживала, — проговорила она, и в глазах у нее появился блеск. — И как она отомстила?
Джеймс снова рассмеялся:
— Вступила в лейбористскую партию.
— Ух ты! Настоящий бунт! — Сказанное действительно произвело на Нэнси сильное впечатление. — Она была, наверное единственным членом партии во всем Дорсете?
— По крайней мере в том кругу, в котором вращались мои родители. Мать вступила в партию после выборов сорок пятого года, когда лейбористы обнародовали свои планы организации общенационального медицинского обслуживания. Во время войны мать работала медсестрой, и ей было очень неприятно видеть, в каком состоянии пребывает медицинское обслуживание бедняков. Отец пришел в ужас, он ведь на протяжении всей жизни был преданным консерватором. Он не мог поверить в то, что его жена действительно хочет падения Черчилля и прихода к власти Клемента Эттли, он называл это черной неблагодарностью. Как бы то ни было, ее решение стало поводом к целому ряду оживленных политических дебатов.
Нэнси рассмеялась:
— А на чьей стороне были вы?
— О, я всегда принимал сторону отца, — ответил Джеймс. — Он никогда не мог переспорить мать без посторонней помощи. Она обладала слишком сильным характером.
— А ваш брат? Он был на ее стороне? — Нэнси бросила взгляд на фотографию молодого человека в военной форме. — Это он или вы?
— Это Джон. К сожалению, он погиб на фронте, в противном случае он унаследовал бы поместье. Он был старше меня на два года. — Джеймс ласково взял Нэнси за руку и подвел к дивану. — Мать едва пережила известие о его гибели — они были очень близки, — но даже из-за подобной трагедии она была не способна уйти в себя и навеки уединиться в родовом поместье. Мать оказала на меня сильнейшее влияние… Заставила усвоить одну важную жизненную истину: жена с независимым умом — большой подарок судьбы.
Нэнси села на краешек дивана, по-мужски расставив ноги, оперлась на них локтями и повернулась лицом к Джеймсу, сидевшему в кресле.
— И по этой причине вы женились на Алисе? — спросила она, глядя мимо Джеймса на Марка. На лице молодого человека читалось удовлетворение, словно у учителя, радующегося успехам своего ученика. Так за кого же он радуется: за нее или за Джеймса? Наверное, деду, внесшему свою лепту в отказ дочери от ребенка, все-таки труднее в подобной ситуации, чем внезапно обретенной внучке.
Джеймс опустился в кресло, наклонившись к Нэнси, как к старому другу. То, как они общались, производило впечатление давней и очень близкой дружбы, но, казалось, ни тот ни другая не осознают этого. Марк понимал, что Нэнси не представляет, какое впечатление она произвела на своего деда. Ведь, к примеру, ей не известно, что Джеймс вообще очень редко смеется. Еще час назад он не смог бы поднять фотографию без сильнейшей дрожи в руках. Откуда ей знать, что блеск в уже почти совсем угасших старческих глазах полковника только для нее?
— Ну конечно, конечно, да, — ответил он. — Алиса была еще большей бунтовщицей, чем моя мать. Когда я впервые с ней встретился, они с друзьями, размахивая плакатами, пытались помешать охоте отца в Шотландии. Она всегда была яростной противницей убийства животных ради развлечения. Считала охоту бессмысленной жестокостью. Ее замысел сработал. Охоту пришлось прекратить, так как ребята распугали всех птиц. Обратите внимание, — добавил он задумчиво, — на принимавших участие в акции молодых людей значительно большее впечатление произвело то, как высоко задираются у девушек юбки, когда они поднимают плакаты над головой, нежели их аргументы по поводу недопустимости жестокого отношения к животным. В пятидесятые годы подобные призывы были еще не в моде. В те времена мы гораздо больше думали о жестокостях войны.
Лицо Джеймса внезапно помрачнело.
Марк, испугавшись, что старик снова сорвется, сделал шаг вперед, чтобы привлечь внимание.
— Может, выпьем чего-нибудь? Вы позволите мне вас обслужить?
Джеймс кивнул:
— Великолепная идея! А сколько времени?
— Второй час.
— Боже мой! Вы уверены? Давно пора обедать. Это бедное дитя, должно быть, голодно.
Нэнси отрицательно покачала головой:
— Пожалуйста, не надо…
