полностью сфокусировано на другом человеке. С тобой такого никогда не бывало. Ты всегда сосредоточена только на себе самой.
– Неправда! – воскликнула Оливия, отчаянно пытаясь остановить поток ужасных обвинений.
Харви презрительно махнул рукой.
– Даже эта твоя рубашка – вероятно, ты надела ее, чтобы доставить мне удовольствие, – имеет целью привлечь мое внимание к тебе. К тебе, – подчеркнул он.
– Но… но это совсем не так. Я намеревалась показать, что хочу тебя, – пробормотала Оливия.
– Конечно-конечно, что же еще! – Харви саркастически усмехнулся. – Ты так сильно хочешь меня, что сидишь здесь часами, прихорашиваясь и расчесывая волосы. – Он направился в ванную комнату, примыкавшую к спальне. – У тебя что-нибудь случилось с ногами, Оливия, поэтому ты не смогла прийти ко мне? Или ты вдруг потеряла голос и поэтому не смогла сказать мне о своем страстном желании? – с раздражением спросил он.
– Я не хотела мешать тебе и получить отказ… если ты занят чем-то важным, – пролепетала готовая разрыдаться Оливия.
Харви недоуменно взглянул на нее.
– А что может быть для меня важнее страстного желания моей жены? – В его голосе послышались отдаленные раскаты гнева. – Я понимаю, мы с тобой по-разному смотрим на одни и те же вещи. Но если бы ты спустилась вниз в этой ночной рубашке, устроилась бы у меня на коленях, обняла бы меня за шею и, горячо поцеловав, сказала, что хочешь меня прямо сейчас…
Он щелкнул пальцами, подобно фокуснику, выполняющему магический трюк.
В эту минуту Оливия горько пожалела, что ей недостало смелости и уверенности в себе поступить именно так.
Харви подошел к двери ванной и повернулся к Оливии, чтобы высказать свою окончательную оценку:
– Но мы оба хорошо знаем: твое желание так далеко не простирается. Куда проще ждать, пока Харви сделает дело, если у него подходящее настроение. А потом ты просто откинешься на подушки и будешь думать об «Оберж де пирамид» и о Египте.
Гнев, прозвучавший в его словах, как заслонка, перекрыл все возможности дальнейшего обсуждения этой темы. Услышав столь дикую аргументацию, Оливия лишь печально покачала головой, но даже это ее движение вызвало у Харви новый приступ ярости. Его голубые глаза сверкнули гневом.
– Я уверен, ты не будешь возражать, если мы прекратим эту в высшей степени неприятную сцену. После нее мне хочется принять горячий душ.
Завершив свою речь этим оскорбительным пассажем, сдобренным изрядной порцией едкой иронии, Харви рывком открыл дверь в ванную и поставил окончательную точку в разговоре:
– Эта твоя мерзкая ночная рубашка, этот твой проклятый эгоизм и все эти твои убогие предположения и жалкие признания абсолютно меня не тронули! – злобно рявкнул он и, будто желая поскорее отделаться от Оливии, захлопнул за собой дверь.
Оливия не ощущала ни злости, ни раздражения. Пустота. И нервная дрожь, сотрясающая тело.
Ужасающие откровения мужа буквально парализовали ее. Оливия лежала, бездумно уставившись на дверь ванной, и ей казалось, что все происшедшее относится не к ней – она лишь зритель отвратительного тягостного спектакля.
Однако инстинкт самосохранения, ни на секунду не покидавший ее, подсказывал: ты должна войти в эту дверь, должна заставить себя. Ведь Харви совершенно не понимает тебя, и, если ты прямо сейчас не докажешь ему, что он ошибается, у тебя больше никогда не будет возможности сделать это. Поэтому нужно встать, подойти к этой проклятой двери, открыть ее и… Что произойдет потом, Оливия совершенно не представляла, хотя ни минуты не сомневалась: что-то непременно произойдет. И это «что-то» будет лучше, чем то «ничего», с которым ее оставил Харви.
4
Оливия хорошо знала, что если позволит себе размышлять, то неминуемо струсит. Только действуй постепенно, шаг за шагом, говорила она себе. И не размышляй о том, что делаешь, или о том, что подумает Харви. У тебя есть законное право войти в ванную комнату, как в любую комнату в твоем доме.
Так Оливия и сделала. Она чувствовала бы себя намного хуже, если бы ее внимание не отвлекали звук льющейся воды и великолепный интерьер заново отделанной ванной комнаты.
Вода струилась по кафелю, роскошным итальянским плиткам, отливавшим перламутром. Стены, облицованные ими от пола до потолка, казались ниспадающими каскадами мерцающего нежного цвета. Пар вырывался клубами из душевой кабины, заволакивая стекло туманными узорами, так и соблазняющими что-нибудь написать или нарисовать на них пальцем.
Вся из стекла, прекрасно оборудованная душевая кабина была достаточно просторной, чтобы вместить двух человек. Правда, Оливии никогда еще не приходилось делить ее с мужем.
Главное – выбрать подходящий момент, подумала она. Поторопишься – и все испортишь, а потом… Но Оливия тут же одернула себя: все это отговорки, за ними обыкновенный страх или скорее постоянно живущее во мне чувство неловкости.
Природные застенчивость и стыдливость Оливии только усилились после того, как она начала одного за другим рожать детей. Она стеснялась своего торчащего вперед живота, своей потерявшей эластичность кожи, налившихся молоком грудей, вздувшихся вен, синими линиями проступавших на бедрах. Столько лет она под тем или иным предлогом скрывала от глаз Харви свое тело!
К счастью, сейчас она в отличной физической форме. Ей нечего больше стыдиться своего обнаженного тела. Скорее наоборот. Необходимо лишь преодолеть глупое чувство стыда, а это не так уж трудно. Смогла же она справиться с собой во время медового месяца! Тогда Харви убедил ее, что нагота – естественное состояние человека. Но это было до того, как Оливия впервые забеременела. Почему бы не попробовать еще раз стряхнуть с себя оковы ханжества? Действительно, почему бы?
