— Дай-ка взглянуть. — Миссис Айрес откинула крышку коробки и развернула бумагу. — Помнится, они были чертовски дорогие и так же чертовски жали. — Повертев туфли в руках, она вдруг сказала: — Ну-ка, примерь.
— Ой, мадам! — вспыхнула Бетти, кинув на меня смущенный взгляд. — Можно?
— Давай, давай! Покажись нам с доктором.
Расшнуровав грубые черные башмаки, служанка застенчиво влезла в туфли золоченой кожи; повинуясь приказу хозяйки, походкой манекенщицы она прошла к камину и обратно и расхохоталась, прикрывая рукой кривые зубы. Миссис Айрес тоже засмеялась, а потом, заметив, что Бетти спотыкается в великоватых туфлях, затолкала в них чулки, чтоб были впору. Далее она обрядила девушку в перчатки и боа и, прихлопывая в ладоши, командовала: пройди, стой, повернись…
Я подумал о ждавшем меня пациенте, но через пару минут миссис Айрес вдруг устала.
— Ладно, прибери здесь, а то мне негде спать, — вздохнула она, оглядывая заваленную одеждой кровать.
Мы отошли к камину.
— Надеюсь, спите хорошо? — спросил я и потом, когда Бетти скрылась в гардеробной, тихо добавил: — Знаете, Каролина рассказала мне о вашей… находке. Полагаю, она вас сильно растревожила.
Миссис Айрес нагнулась за упавшей подушкой:
— Да, весьма. Глупо, правда?
— Вовсе нет.
— Ведь столько времени прошло, — тихо сказала она, откинувшись в кресле. Меня удивило ее лицо, в котором не было ни капли тревоги или муки, но лишь безмятежность. — Я думала, нигде следов не осталось, только здесь. — Миссис Айрес прижала руку к сердцу. — Тут она всегда жива. И порой живее всего остального…
Рука ее легонько поглаживала грудь, взгляд затуманился; впрочем, некоторая отрешенность всегда была ей свойственна и лишь придавала шарма. В ее поведении меня ничто не обеспокоило и не показалось странным, она выглядела вполне здоровой и всем довольной. Я провел с миссис Айрес еще минут пятнадцать, а затем спустился в гостиную.
Все в той же безвольной позе Каролина стояла у камина. Огонь едва теплился, в темной комнате стало еще унылее, и я вновь отметил контраст между ней и уютной спальней миссис Айрес, а натруженные руки Каролины опять беспричинно меня разозлили.
— Ну что? — подняла она взгляд.
— Думаю, вы зря беспокоились.
— Чем она занята?
— Вместе с Бетти разбирает старые наряды.
— Похоже, ничего другого ей не надо. Вчера достала фотографии, те, испорченные, помните?
— Она вправе посмотреть фотографии, — развел я руками. — Кто обвинит ее в том, что она думает о прошлом, если настоящее безрадостно?
— Дело не только в этом.
— А в чем?
— В том, как она себя ведет. Это не просто мысли о прошлом. Она смотрит на тебя, но будто не видит… словно перед ней что-то другое… Быстро устает. Ведь не старуха, но днем всегда приляжет, точно какая-нибудь бабка… О Родерике не вспоминает, отчеты доктора Уоррена ее не интересуют… никого не хочет видеть… Ох, я не могу объяснить.
— Она получила встряску, — сказал я. — Эти каракули напомнили ей о вашей сестре. Такое не могло пройти бесследно.
Только сейчас я сообразил, что прежде мы никогда не говорили об умершей Сьюзен. Наверное, Каролина подумала о том же; она молчала и грязным пальцем теребила нижнюю губу.
— Так странно это слышать: «ваша сестра», — наконец глухо сказала она. — Когда мы были маленькие, мать о ней не говорила. Очень долго я про нее не знала. А потом нашла тетрадку, подписанную «Сьюки Айрес», и спросила мать, кто это. Она повела себя так странно, что я даже испугалась. Тогда-то папа все и рассказал. Он назвал это «ужасным несчастьем». Но мне не было жалко ни его, ни мать. Помню, я рассердилась, потому что все говорили, что я старший ребенок, но, оказывается, нет, и я сочла это нечестным. — Наморщив лоб, она уставилась в огонь. — Похоже, все свое детство я злилась. Была несносной с Родди, с горничными. Ведь с возрастом несносность проходит, верно? Кажется, моя не прошла. Иногда я чувствую ее в себе, словно проглотила какую-то гадость и та прилипла…
С грязными руками, растрепанная, Каролина и впрямь походила на куксящегося ребенка и, как все обиженные дети, выглядела ужасно несчастной. Я нерешительно потянулся к ней, но она подняла голову, и вся детскость с нее тотчас слетела.
— Кажется, я не спросила о вашей лондонской поездке. — Тон ее был твердым и светским. — Как все прошло?
— Спасибо, очень хорошо.
— На конференции выступили?
— Да.
— Как вас приняли?
— Прекрасно. Даже… — я замялся, — был разговор о моем переходе. В смысле, на работу.
Взгляд ее будто вспыхнул.
— Вот как? Перейдете?
— Не знаю. Надо подумать о том… что придется оставить.
— Поэтому вы нас избегали? Не хотели отвлекаться? В субботу я видела в парке вашу машину. Думала, заглянете. Но вы не пришли, и я поняла: что-то произошло, что-то изменилось. Потому-то нынче я вам и позвонила, ибо не надеялась, что вы придете просто так. В смысле, как раньше. — Она откинула упавшие на лицо волосы. — Вообще, вы собирались нас повидать?
— Разумеется.
— Однако сторонились. Ведь так?
Она вскинула подбородок, только и всего, но, подобно упрямому молоку, что в конце концов поддается маслобойке, злость моя преобразовалась в нечто совсем иное. Унимая заколотившееся сердце, я сказал:
— Наверное, я слегка боялся.
— Кого? Меня?
— Едва ли.
— Мать?
Я набрал в грудь воздуху:
— Послушайте, Каролина, тогда в машине…
— Ах, это… — Она отвернулась. — Я вела себя глупо.
— Это я был полный дурак. Простите.
— И теперь все изменилось, все не так… Нет, не надо.
Она казалась такой несчастной, что я шагнул к ней и обнял; Каролина вся напряглась, но через секунду слегка расслабилась, поняв, что я хочу лишь утешить ее. Последний раз я обнимал ее в танце, и тогда ее каблуки уравняли нас в росте. Теперь, в башмаках на плоской подошве, она была на пару дюймов ниже меня. Щетина на моем подбородке цепляла ее волосы. Прохладным сухим лбом она уткнулась мне в шею… Почувствовав ее податливую грудь, чресла и тугие бедра, я крепче ее обнял.
— Не надо, — повторила она, впрочем, довольно вяло.
Меня изумила волна собственных чувств. Только что она вызывала во мне злость и досаду, а теперь я хрипло шептал ее имя и терся колючей щекой о ее волосы.
— Я соскучился, Каролина, — пробормотал я. — Господи, как же я соскучился! — Я отер с губ струйку слюны. — Видите, в какого идиота вы меня превратили!
Она попыталась высвободиться:
— Простите.
— Ради бога, не извиняйтесь! — Я стиснул ее в объятиях.
