— Пустяки, — с обычной любезностью ответил Сили. — Вид у вас паршивый. Мне это знакомо. Что, замучили ночные вызовы? Да еще эта погода…
— Да уж, погода и впрямь… — промямлил я.
Я отвернулся, но чувствовал на себе его взгляд. Потом мы прошли в раздевалку, и я неловко выронил пиджак, снимая его с крючка, отчего содержимое карманов рассыпалось по полу. Выругавшись, я собрал свои вещицы и вновь натолкнулся на внимательный взгляд Сили.
— Полоса неудач, — улыбнулся он и, понизив голос, спросил: — Что случилось? Неурядицы с больными или, может, личные?.. Простите мою назойливость.
— Ничего, — ответил я. — Скорее, нелады с пациентами. Хотя отчасти и личные.
Я чуть не сболтнул больше — до того хотелось сбросить груз с души, — но вспомнил наш неприятный разговор на январском бале. Наверное, Сили тоже его помнил и хотел загладить свою бестактность, а может, просто понял, что я в полном раздрызге.
— Послушайте, ведь мы оба уже закончили? — сказал он. — Может, заглянем ко мне и дербалызнем? Вы не поверите, но я разжился бутылочкой виски. Дар признательной пациентки. Не соблазняет?
— К вам? — удивился я.
— А что такого? Идемте. Вы окажете моей печени услугу, если пропустите пару стаканчиков, иначе я один приговорю всю бутылку.
Я уже и не помнил, когда последний раз бывал в гостях, а потому согласился. На улице подмораживало; франтоватый Сили натянул плотную коричневую куртку и меховые шоферские перчатки, отчего стал похож на добродушного медведя, я — скромное пальтишко и шарф, и мы направились к своим машинам. Я отъехал первым, но вскоре малиновый «паккард», беспечно газовавший на обледенелой дороге, меня обогнал. Когда через двадцать пять минут я подрулил к дому Сили, хозяин уже был в кабинете, где доставал стаканы и разжигал камин.
Построенный в начале века, дом представлял собой безалаберное скопление светлых неприбранных комнат. Сили женился довольно поздно, однако молодая жена Кристина подарила ему четверых симпатичных детишек. Когда я вошел в незапертый дом, двое из них гонялись друг за другом по лестнице, еще один стучал теннисным мячом о дверь гостиной.
— Пропадите вы пропадом, сорванцы окаянные! — рычал Сили.
Взмахом руки он пригласил меня в кабинет, извинившись за беспорядок, но было видно, что втайне он счастлив и горд, как все мужья, что сетуют холостякам на свои большие шумные семейства.
Я вновь почувствовал, как мы далеки. Почти двадцать лет мы были любезными конкурентами, однако друзьями так и не стали. Сили откупорил бутылку, но я взглянул на часы:
— Только по маленькой. Мне надо еще приготовить кучу рецептов.
— Тем более следует хорошенько клюкнуть. — Сили разлил виски. — Будет пациентам сюрприз. Божественный запах, а? Ну, вздрогнули!
Мы чокнулись и выпили. Сили кивнул на ветхие кресла, которые поочередно зацепил ногой и подтащил к камину, не обращая внимания на задравшийся пыльный ковер. В прихожей бушевал ребячий гвалт, а через минуту в дверь кабинета просунулась симпатичная детская мордашка.
— Папа… — позвал мальчик.
— Сгинь! — рявкнул Сили.
— Ну, сэр…
— Прочь, не то оборву уши! Где мать?
— Они с Рози в кухне.
— Вот ее и донимай, шкет!
Дверь грохнула. Сили яростно прихлебнул из стакана и зашарил по карманам в поисках сигарет, но я его опередил, протянув свой портсигар и зажигалку.
— Сцены из домашней жизни, — с напускной усталостью проговорил Сили. Зажав сигарету в губах, он откинулся в кресле и продолжил: — Завидуете мне, Фарадей? Не стоит. Семьянин никогда не станет хорошим врачом, ибо слишком обременен собственными заботами. Надо бы издать закон, предписывающий лекарям безбрачие, точно католическим священникам. Это было бы им на пользу.
— Вы сами себе не верите. — Я затянулся сигаретой. — Будь оно так, я бы служил примером.
— Да, вы образец. Как врач, вы лучше меня, к тому же ваш путь в профессию был гораздо сложнее.
Я пожал плечами:
— Нынче я был весьма далек от образца для подражания.
— Это пустяки, текучка. Когда надо, вы не оплошаете. Сами же говорите, мысли заели… Может, поделитесь? Не подумайте, что я сую нос в чужие дела, просто по себе знаю: иногда полезно обмусолить с коллегой трудный случай.
Он говорил беспечно, но искренно, и моя легкая неприязнь к его обаятельным манерам, кавардаку в доме и милой семье понемногу увяла. Возможно, подействовали виски и каминное тепло. Комната составляла разительный контраст моему унылому холостяцкому жилью и Хандредс-Холлу. Я представил измочаленных тревогами Каролину и миссис Айрес, которые сейчас зябко съежились в сердце темного безрадостного дома.
— Наверное, вы догадываетесь о причинах моего беспокойства, — сказал я, гоняя виски в стакане. — По крайней мере об одной из них.
Глаз я не поднимал, но заметил, как Сили отхлебнул из стакана.
— В смысле, Каролина Айрес? — безмятежно спросил он. — Так я и думал, что дело в ней. Вы последовали моему совету на балу?
Я заерзал, но Сили не дал мне ответить:
— Знаю, знаю, я был вусмерть пьян и жутко бестактен. Однако я не шутил. Что случилось? Только не говорите, что вас отшили. Девица слишком мечтательна, что ли? Можете мне довериться, сейчас я не пьян. Кроме того…
Теперь я поднял взгляд:
— Что?
— От слухов никуда не денешься.
— О Каролине?
— Про все семейство. — Сили посерьезнел. — Мой бирмингемский приятель на полставки практикует в клинике Джона Уоррена. Он рассказал мне о жутком состоянии Родерика. Скверная история, да? Не удивлюсь, если она подкосила Каролину. Ведь там что-то еще произошло, верно?
— Да, — помолчав, сказал я. — Я не прочь рассказать, ибо все так чертовски странно, что я уже ничего не понимаю…
И я без прикрас выложил всю историю: галлюцинации Рода, пожар, каракули на стенах, звонки от невидимок, страшные приключения в детской. Сили слушал, временами покачивая головой или издавая рыкающий смешок. Однако потом смешки угасли, а по завершении моего рассказа он некоторое время молчал, стряхивая сигаретный пепел в камин.
— Бедная миссис Айрес, — наконец сказал он, откинувшись в кресле. — Весьма изощренный способ вскрыть себе вены, а?
— Значит, вы так это поняли? — удивился я.
— А как же еще, дорогуша? Ну разве что бедолага стала жертвой скверного розыгрыша. Полагаю, этот вариант можно отбросить?
— Да, конечно.
— Тогда шаги в коридоре и тяжелое дыхание в трубе дают четкую картину психоневроза. Она винит себя в потере детей — Родерика и той девчушки — и жаждет наказания. Говорите, все произошло в детской? Трудно отыскать более символичное место.
Признаюсь, я сам об этом думал, а еще вспоминал удивительный факт, что пожар разразился в кабинете — средоточии расстройств и страхов Родерика. Однако что-то меня смущало.
— Не знаю, — сказал я. — Даже если допустить, что происшествие с миссис Айрес было чистой галлюцинацией, и найти разумное объяснение всем другим инцидентам, что, полагаю, вполне возможно, все равно меня тревожит кумулятивная природа этих несчастий.
