– Он так сказал, – эхом откликнулась Фессания и улыбнулась.
– Неужели ты всерьез рассчитываешь помешать свадьбе Мардука?
Фессания посмотрела на него невинными, широко открытыми глазами. И даже похлопала ресницами.
– Но ведь ты сам именно этого и хочешь. Расстроить их свадьбу. Сделать так, чтобы она не состоялась. Поправь, если я ошибаюсь.
Алекс сглотнул.
– Нет. Это помешает обновлению города.
– Каким ты вдруг стал патриотом. Я тобой восхищаюсь.
– Кстати, Мориель пообещал, что ты возместишь мне семь шекелей, которые пошли на подкуп информаторов. Я могу получить деньги?
– Я не ношу с собой наличные. Счета присылают мне домой.
– Может быть, я зайду сам. Она весело рассмеялась.
– Ты – красавчик.
Ничего существенного более не произошло. Заглянувший ненадолго Мори укорил Алекса за несвоевременный визит, а Фессания, внезапно смягчившись, пообещала лично заглянуть на постоялый двор через три дня и доложить о ходе дела. Поверил ли он ее обещанию? Не имея альтернативного варианта, Алекс откланялся.
Три дня. Три дня мук и терзаний. Алекс бесцельно слонялся из угла в угол, не находя сил вырваться за пределы проклятого круга: Фессания и Мориель, неведомый Шазар, судьба Деборы, интрига… Он то бесился от бессильной злобы, то впадал в отчаяние и чувствовал себя потерянным и беспомощным. Чтобы сэкономить, Алекс питался только на постоялом дворе и в кредит, но счет все равно рос и рос. Гупта наблюдал за соседом с живым интересом.
Однажды вечером, бродя по кварталу Этеменанки, Алекс попал на маленькую рыночную площадь, где торговали льняным и кунжутным маслами, фисташками и миндалем, кориандром и тмином, чесноком и луком. Посреди площади на тростниковом коврике лежал мужчина с серым как пепел лицом.
Когда Алекс проходил мимо, незнакомец прохрипел:
– Стой.
Не увидев протянутой за подаянием руки, Алекс остановился.
– Зачем?
Мужчина оторвал голову от подушки и попытался что-то сказать, но лишь закашлялся, отчего на щеках проступили нездоровые багровые пятна.
– Ты должен спросить, в чем дело, – просипел он наконец.
– Верно, – поддержала доходягу толстуха, предлагавшая прохожим вязанки лука. – Таков порядок.
– Ладно. В чем дело?
– Жуткая боль вот здесь. – Мужчина положил ладонь на грудь. – То приходит, то уходит. Как будто проглотил осиное гнездо, и они теперь жалят, когда их что-то донимает. Хуже всего рано утром.
– У тебя когда-нибудь так болело? – строго спросила у Алекса толстуха. – Если да, вспомни, что принимал.
Алекс покачал головой. Ужасно. Серьезно больной человек лежит прямо на улице, под открытым небом, надеясь только на то, что кто-то из прохожих поставит диагноз и предложит лечение. Если только он действительно болен, а не притворяется.
– Извините, но я помочь не могу. Очень жаль. Женщина с луком подошла ближе.
– У моей невестки болел живот, так ее вылечил такой, как ты, грек. Проходил мимо, остановился на этом самом месте и сказал, что надо принимать. Вы, греки, в медицине разбираетесь, точно? Асклепий и все такое?
– Я не врач. Может быть, тот, который помог вашей невестке, и был врач, но…
– Каждый сам себе врач. – Она пожала плечами. – Ладно. Проходи.
Проходи? А может, сесть здесь, на рыночной площади, и объявить себя больным? Страдальцем. Смятение чувств, расстройство мыслей, душевный диссонанс – что-то вроде эмоционального рака, который так талантливо диагностировал Еврипид, первый драматург разделенного сердца.
Странно, но перспектива еще одного поворота бурава судьбы выглядела почти заманчивой.
В тот вечер, накануне обещанного визита Фессании, к Алексу за ужином обратился Гупта:
– Вы выглядите изможденным. Надо встряхнуться. – Как будто столовая была рыночной площадью, а индиец прохожим.
– Что пропишете?
– Предлагаю посмотреть стриптиз.
– Здесь, у Камберчаняна?
– Нет-нет. Я слышал о заведении более интересном. Это недалеко. А специализируются там на – ха-ха – метафизическом стриптизе.
– Как противоположности обычному, физическому? И что же, зритель должен притворяться, что видит, как женщины разоблачаются?
– С раздеванием там все в порядке. Но их действо заставляет аудиторию обнажать душу. Увидите.
– Хорошо, посмотрим.
Вечером они, каждый со своим фонарем, отправились на поиски просвещения по темным, но не тихим улицам, на которых уже рыскали, охотясь за рыбьими головами и прочим дневным мусором, бродячие коты и крысы.
Фонари над входом в заведение освещали вывеску с изображением раздевающейся танцовщицы. Пара македонских солдат прошла через открытую дверь вслед за некими сомнительного вида личностями.
– Вот мы и пришли – «Дом Вуали».
– От возвышенного к низменному, – пробормотал Алекс.
– Возвышенного?
– Не так давно я смотрел одну из величайших трагедий Еврипида.
– Считайте, что пришли на сатирическую пьесу, розыгрыш, что дополняет трагедийное трио. Или дополнял бы, не будь современная публика столь чертовски ленива.
– Не знал, что индийцы так хорошо разбираются в греческой драме.
– А почему бы и нет? Царь Александр открыл нам много нового. Взять, к примеру, домик на спине слона. Его придумал Александр.
– Сам? Лично?
– Удивительный человек. Жаль, что умирает.
Царь умирал последние пять лет. Должно быть, превратился в мумию, восковой муляж.
У входа они заплатили по четверти шекеля привратнику и, оставив у него фонари, прошли за солдатами в большое помещение. Освещенный лампами деревянный помост был увешан всевозможными занавесями. Перед сценой сидела на табурете женщина-флейтистка, развлекавшая столпившихся в полутьме зрителей. В воздухе висел тяжелый запах ладана, густая пелена дыма поднималась из расставленных по обе стороны от подиума глиняных горшков.
Через какое-то время на сцене появилась грудастая женщина в темном платье и с заплетенными в косички волосами.
– Добрый вечер, уважаемая публика! Стойкие поклонники мужских развлечений и безбородые юнцы! Не говоря уж о коварной даме, любительнице маскарада и ценительнице женского тела!
Кто-то из солдат разразился грубым хохотом. Распорядительница понизила голос, добавив мрачных ноток. Флейта зазвучала необычайно низкими басами.
– Сегодня мои девочки исполнят Танец Смерти, Нисхождения в Ад, где спадают все покровы.
– Отлично! – крикнул другой солдат.
– А потом… Кто знает, что потом?
– Мы знаем! – ответил нестройный солдатский хор.
Мадам удалилась; представление началось. Из-за занавески, пригнувшись, выступила совершенно обнаженная чернокожая девушка лет пятнадцати-шестнадцати. Флейта взвыла точно новорожденный. Пританцовывая, девица прошлась по сцене, а потом начала срывать развешенные тут и там черные одежды
