об этой штуке, тоже становлюсь преступницей. Вот почему я ничего не желаю о ней знать. Не хочу, чтобы меня посадили на кол. Или отдали в рабство.
– Даже на один день?
– Эта штука тебе ни к чему.
– Кому-нибудь пригодится.
– Может, на ней и нет ничего.
– А если кто-то хотел что-то скопировать? Что-то ценное? Скопировать и переправить контрабандой из страны? В таком случае возвращать сверток владельцу было опасно и рискованно.
– Почему? Если бы ты вернул его сразу, не разворачивая…
– Разворачивать не обязательно. Я мог определить форму на ощупь и сделать соответствующий вывод. Или тот погонщик с кнутом мог подумать, что я это сделал. За нами могли установить слежку, а потом убить.
Дебора негромко присвистнула.
– Неужели ты действительно в это веришь? В таком случае я определенно имею дело с сумасшедшим. Пожалуйста, выброси эту штуку.
– Не могу. Она важна для кого-то. Только вот для кого? Кстати, ты теперь тоже замазана. Как соучастница.
– Ну уж нет. Так легко ты меня к себе не привяжешь. Привяжу. Если не выброшу картридж. А я его не выброшу. Так что, я сумасшедший ?
Был ли Алекс сумасшедшим? Возможно. Ведь для того чтобы стать вавилонянином, надо быть немного шизиком.
– Давай возьмем еще по пиву, – предложил он. – Расслабимся. Или попробуем вина?
– Вот дерьмо, – заметила Дебора, не уточнив, что именно имеет в виду.
Позднее они устроились нa постоялом дворе, занимавшем ветхое трехэтажное строение между улицей Сина и улицей Мардука, неподалеку от греческого театра.
Постоялый двор назывался «Меж двух шкурок». С одной стороны от него находились кожевенная и суконная мастерские, где поступавшую из прядильни ткань чистили и уплотняли в растворе щелочной золы, полученной при сгорании тростника, и где свиные шкуры вымачивали в корытах с квасцами и дубильными орешками, смягчали навозом и дубили маслом. С другой стороны располагалось заведение со стриптизом. Там шкура и здесь шкура, только качество разное. Так объяснил, провожая гостей наверх, улыбающийся слуга.
Алексу комната досталась маленькая и обшарпанная, с окном, выходящим во двор, по которому бесцельно слонялся квартет ишаков. Листья одинокой финиковой пальмы затеняли часть крыши. Окно закрывала плетенная из тростника штора. Слуга пояснил, что соломенный тюфяк можно при желании перетащить на крышу, чтобы спать под звездами. Многие постояльцы, добавил он, так и делают, предпочитая ночную прохладу духоте комнаты. Помимо тюфяка, в распоряжении Алекса оказался деревянный сундук без замка, ночной горшок – уборная помешалась внизу и представляла собой невысокий помост над ямой, дополненный такой роскошью, как битумное сиденье – и несколько лампад с кунжутным маслом. Лампады имели форму башмака с торчащим из глазка фитилем. В чаше из грубо выдолбленного камня лежала пригоршня серных спичек.
Общие комнаты размещались внизу, за плетеными дверьми, тогда как двери в жилых комнатах были из дерева. Оставшись один, Алекс первым делом достал из-под туники добрый греческий нож и, поковырявшись, вытащил из грязной стены кирпич. Расчистив дыру, он положил в нее аккуратно перевязанный сверток с картриджем, вставил на место кирпич, подмел в кучку мусор, помочился в горшок, а потом, окунув в теплую мочу тряпку, приготовил что-то вроде раствора и замазал щели. Гордый собственной изобретательностью, Алекс критически осмотрел стену и остался доволен – заметить что-то, не приглядываясь, было практически невозможно. Он размел по комнате остатки мусора и вымыл руки.
Вечером за ужином они познакомились с полудюжиной других постояльцев. Столовой служило просторное помещение, потолок которого поддерживали спиральные колонны. Часть обеденного зала была открыта темнеющему, но не грозному небу.
Четверо постояльцев были торговцы из Верхней Вавилонии, и утром они собирались в обратный путь вместе со своими ослами. Торговцы разговаривали исключительно на вавилонском, держались вместе и на остальных гостей внимания по большей части не обращали. Еще один постоялец, упитанный, с хорошо развитой мускулатурой чернокожий, отрекомендовался нубийцем, хотя его греческий сильно отдавал Джорджией или Алабамой. Шестой был индийцем из настоящей Индии и вел торговлю в приграничных районах Персии. Индийский поход Александра дал ему знание греческого, и теперь Гупта – так звали индийца – намеревался обзавестись деловыми связями в Вавилоне. Как и нубиец Набу, он прибыл в город примерно за неделю до Алекса и Деборы.
За время ужина Алекс успел проникнуться теплыми чувствами к нубийцу, а вот смуглый худощавый индиец с бегающими глазками, взгляд которых слишком часто останавливался на Деборе, вызвал у него недоверие. Скользкий и чрезмерно любопытный Гупта был представителем, как казалось Алексу, племени прощелыг, которым ничего не стоит сунуть нос в вашу комнату, когда вас там нет, – разумеется, случайно! – ошибся дверью! Когда индиец оживлялся (а это случилось немного позднее), темные глаза светились, ровные белые зубы блестели, а язык напоминал лепесток розы. В обычном же состоянии лицо его оставалось неподвижной, ничего не выражающей маской. При том он постоянно за всеми наблюдал и держал ушки на макушке. Странно, но Дебора явно отдавала ему предпочтение перед серьезным и здравомыслящим нубийцем.
Ужин состоял из пресного хлеба, густого чечевичного супа, жареной баранины, репы и неизменных фиников и йогурта. Ели костяными ложками и костяными же вилками с одним зубцом. На столе стояли глиняные горшки и деревянные блюда. Два факела из смоченного в битуме тростника привлекали к себе всю окрестную мошкару. С соседнего двора доносился громкий хор лягушек.
За столом прислуживала средних лет женщина с весьма странными привычками. Пока гости ели, она бродила вдоль стен, то и дело останавливаясь и бормоча под нос что-то вроде «хм-м, хм-м, м-м, м-м», как человек, на которого наложили некую странную епитимью. Время от времени она неожиданно бросалась к обедающим, нависала над столом, водила по нему цепким взглядом и возвращалась в исходное положение. Понаблюдав за ней, Алекс пришел к выводу, что женщина, должно быть, страдает от невроза и одолеваема сразу несколькими фобиями. На шее у нее болтались амулеты: глиняные фигурки козы, собаки и рыбы.
– Собираюсь стать писцом, – сообщил, похлопывая себя по животу, Набу. – Писцы живут хорошо. Видел, чем они занимаются: без работы не остаются.
Дебора саркастически усмехнулась. Алекс же одобрительно кивнул. Информация – сила.
– Да, ведут записи. Составляют отчеты.
– Какие отчеты? – мгновенно отреагировал Гупта. – Откуда вы знаете, что есть какие-то отчеты?
– Да, – вставила Дебора. – Отчеты. О ценах на вчерашние огурцы.
– Братья, сестра, – вступил в разговор Набу. – Мы все знаем, что без отчетов в таком деле нельзя, хотя и не говорим на эту тему. А иначе зачем мы все здесь?
– Хм-м, хм-м, м-м, м-м, – пробормотала прислужница, подходя ближе, и угрожающе добавила: – М-м!
Молниеносным движением выбросив руку, Гупта схватил женщину за платье и заставил ее наклониться. – Ха-ха! – воскликнул он. – Ты, похоже, проголодалась. Не получишь ужина, пока мы не закончим, а? Собираешь объедки?
Двумя пальцами свободной руки индиец выловил из тарелки с супом оставшуюся там одинокую луковицу, двумя другими открыл женщине рот и протолкнул луковицу между губами.
Едва освободившись, прислужница метнулась к ближайшему факелу, выплюнула луковицу в его пылающую сердцевину и, не произнося ни звука, возобновила движение по кругу. Один из вавилонян сказал что-то на своем языке, и вся четверка негромко рассмеялась.
– Зачем ты это сделал? – воскликнул Набу. Дебора настороженно оглянулась, и именно к ней Гупта обратился с разъяснением.
– Я сделал это, чтобы заглянуть ей в рот.
– Вы врач? – спросила Дебора.
