кровеносной артерии. Несколько дней, потом скачок вперед.
Мужчины из Гэнги планируют экспедицию в пустыню. Заработав на поставках, гильдия покупает мне место Наблюдателя в этой экспедиции. Может быть, где-то в песках есть еще одна река?
Может быть, это случилось сто лет назад! Но кажется, что происходит только сейчас: только это мгновение имеет значение.
Оно означает все… и ничего. Настоящее мгновение, в котором ты живешь, часто забывается ради мгновений будущего. Или ты просто пытаешься остановить время, чтобы растянуть настоящее мгновение; но на самом деле ты говоришь себе: «Смотри! Сконцентрируйся! Я здесь, в данное время и в данном месте. Я навечно сохраню это мгновение в памяти — чтобы понять и оценить его значение… через час, через неделю, через год. Не сейчас, потом». Только когда это мгновение проходит, ты познаешь его окончательно. Значит, мгновение — это все и ничего.
И поскольку я, Лелия, становлюсь частью другого человека, этот разрыв во времени исчезает. Каждое мгновение моей жизни, прежде такой заурядной, становится ярким и сияющим. Каждый поступок, каждое слово превращается в сверкающий бриллиант.
От этого хранилище-Ка наполняется радостью; а могло бы и ужасом, если бы таким оказалось мгновение. Но даже ужас отступает перед ярким светом, который излучает каждое мгновение.
Мы вышли из Гэнги и подходим к границе пустыни. С нами идет отряд носильщиков со снаряжением и продовольствием. Мы разбиваем основной лагерь в дикой местности возле заводи, окруженной деревьями. Это наш последний колодец. Дальше — только ровный песок и дюны на горизонте.
Мы очень хорошо все спланировали. Мы отводим группу носильщиков в глубь пустыни и оставляем там запас продуктов и бурдюки с водой. Первая такая вылазка занимает пару дней, один день туда и один обратно. Вторая занимает уже вдвое больше времени. И так далее. Таким образом мы уходим в дюны на неделю, а потом возвращаемся в лагерь. Эти приготовления занимают несколько недель и прекрасно нас тренируют.
Потом мы отпускаем носильщиков и уходим в пустыню одни. Нас шестеро: пять мужчин и я.
Благодаря подготовке, первые недели путешествия проходят легко — хотя идти по мягкому песку и преодолевать дюны тяжело. Мы находим оставленный заранее провиант. Дюны могут перемещаться, но это занимает много времени; к тому же ветра почти нет. Это самое спокойное время года, затишье. На реке, конечно, сильный ветер даже в период затишья, но мы далеко от нее. У нас есть шесть недель до того, как начнутся пыльные бури.
Дюны сменяют друг друга — одни имеют форму звезды, другие гребня; мы быстро идем вперед. На торчащих из песка кусках горной породы — указателях посреди океана песка — мы оставляем еду и воду для обратного пути, а наши рюкзаки становятся все легче.
Я влюбляюсь в одного из исследователей, Джозепа. А он влюбляется в меня. Но так не должно быть. Мы с ним из одного города. Мы полюбили друг друга только потому, что находились далеко от реки. Мы были далеко от всего.
Далеко! Но мы так близко от остальных четырех мужчин из Гэнги (которые не должны ни о чем догадываться; как же — напрасные надежды), что ничего не можем поделать со своей любовью. Она — наша мука и наше счастье. Мы сгораем от безысходности, тоски и страха не меньше, чем от горячего полуденного солнца. Джозеп кажется мне необыкновенно смелым и красивым.
Проходит три недели, пейзаж все такой же мертвый. Здесь растут только камни.
Тупик: четверо хотят вернуться, пока еще есть время. Но Джозеп не хочет сдаваться — он участвует в таком предприятии, где даже попытка уже означает успех, Джозеп хочет пройти хотя бы часть того пути, который я прошла по реке, но в своем направлении. Я смогу полюбить только того, кто ни в чем не уступает мне.
После короткого совещания решено, что трое останутся здесь и разобьют лагерь возле большого куска какого-то кристалла, торчащего посреди глины. Трое пойдут дальше: Джозеп, я и Харк.
Через день пути Харк решает, что мы идем навстречу своей смерти. Очень может быть. Может, мои кости, смешавшись с костями Джозепа, останутся на этом песчаном ложе навечно.
Харк и Джозеп ссорятся; они не кричат, но в их голосе звучит скрытая ненависть. Харк считает, что Джозеп изменил духу нашей экспедиции, взяв на себя командование. Харк не может видеть нашей любви, которая становится тем сильнее, чем больше мы пытаемся ее скрыть.
Он уходит от нас рано утром, чтобы присоединиться к остальным. Они будут ждать нас два дня, а потом уйдут, забрав все продукты и воду; это угроза. Обещание.
Как только Харк уходит, мы с Джозепом забываем обо всем. У нас только один день и одна ночь.
Как вызывающе дерзко проводим мы эту ночь! Кажется, что цель всей экспедиции, недели подготовки, носильщики и оборудование — все это было только для того, чтобы мы смогли заняться любовью. Сможем ли мы вернуться и сказать: «Да, мы нашли кое-что — мы нашли друг друга».
А на рассвете, когда мы просыпаемся, я вдруг начинаю думать, что Джозеп хочет обладать не женщиной, а самой пустыней — ее обнаженной пустотой, так не похожей на пустоту реки. Мои груди — это дюны, мои бедра — это их склоны под его ласкающими пальцами. Мое лоно — это колодец с водой, которую мы так и не нашли. Я пустыня, превратившаяся в женщину. Только так может он покорить ее; он, которому так важно что-то покорить.
В тот день мы молча возвращаемся туда, где расстались с Харком. В ту ночь, когда мы расстилаем на песке одеяла, у Джозепа нет сил — потому что он оставляет пустыню. Он так грубо и сильно сжимает меня в объятиях, как не сжимал еще ни один мужчина, но у него ничего не получается. Наконец он отпускает меня, сгорая от стыда, и мне приходится утешать его; от этого ему становится еще хуже, потому что он плачет как ребенок.
Утром, когда я просыпаюсь, его слезы все еще капают мне на лицо. Мне кажется, что это слезы. На самом деле, это капли дождя из одинокой тучки.
Далеко на западе скапливается темная масса облаков, из которой идет дождь; струи грязной воды обрушиваются на нас. Через час тучи расходятся, и снова сияет солнце.
И когда мы наконец добираемся до кристалла посреди глины, то находим сначала одного утопленника, потом другого, а потом и третьего. Странное наводнение прекратилось; пустыня снова сухая. Бурдюки с водой смыло и разорвало о камни, поэтому все, что нам удается найти, это лужица грязной воды. Мы находим четвертый труп, Харка; его кожа уже начинает высыхать.
— Ты привела за собой реку! — кричит мне безумным голосом Джозеп.
К счастью, здесь действие прерывается.
Я вижу Лелию через несколько дней посреди дюн. Джозеп падает и умирает от жажды. И я, Лелия, тоже умираю…
На какое-то мгновение мне кажется, что я действительно привела за собой реку, она пришла, чтобы влиться в мое измученное горло и утолить невыносимую жажду!
Но я мертва; и черное течение принимает свою дочь, хоть она так далеко. И скоро я понимаю, что вернулась домой — к себе. И это мгновение озаряет все другие мгновения моей жизни…
Я Чарна, девчонка из Мелонби, через год или два я буду вступать в гильдию.
А сейчас стоит самая суровая зима, какую я помню. Река замерзла. Суда вмерзли в лед, их канаты и рангоут покрыты инеем, который сверкает, как сахар на именинном пироге. Движения по реке нет.
Вместе со своей лучшей подругой Пол я осмеливаюсь выйти на лед, мы катаемся, выписывая зигзаги. (Стоит такой холод, что снег становится рассыпчатым, а не мокрым.) Я вырезаю на льду свое имя, чтобы его видели все.
За нами с берега следят несколько мальчишек, которые начинают подначивать друг друга, потому что им кажется, что лед сделал реку безопасной. Они восхищаются мной, обижаются на меня. Им страшно, но они гордые. Холод распаляет их, они начинают дразнить нас и друг друга. Наконец самый смелый и глупый из них выходит на лед и подкатывается к нам.
— Теперь тебе придется топать за женой пешком! — предупреждает Пол. — Ты уже использовал свою единственную возможность.
— Чепуха! Я стою не на реке, а на льду, а он над рекой! Держу пари, что смогу добежать до того берега!
