ходили. Ничто не тянуло их из комнаты. Кроме них двоих, не было ни мира, ни жизни.
На четвертый день Зиле застал гостя. Пожилой мужчина, корпулентный, великолепно одетый, благоухающий и в высшей степени галантный. Он поднялся при виде его и с величайшим почтением поклонился Зиле.
Зийна Квелде представила их друг другу. Это был тот субъект, что звал ее в петербургскую оперу.
Зиле и не пытался скрыть свое нерасположение. Пусть тот поймет, что явился напрасно и, главное, не вовремя. И что он, Зиле, здесь тоже имеет слово.
Но тот, кажется, и сам все понял. С Зийной он уже поговорил. А теперь больше беседовал с ним.
— Я все же не оставил надежды. Мадемуазель Квелде не может ничего выставить против моих аргументов. Теперешнее ее материальное положение не идет ни в какое сравнение с тем, что я могу ей гарантировать.
— Материальное положение дело важное. Но для артиста не самое решающее.
— А кто это утверждает! Но я обещаю и большие виды для ее артистической карьеры! Это я ей твердо гарантирую.
— Если вы подходите к ней, как к карьеристке, то вы слишком низко ее оцениваете.
— Нет! Я не карьеристка.
— Пардон, мадемуазель. Каждый артист — карьерист, если уж пользоваться этим устарелым словом. И карьерист ровно настолько, насколько он настоящий артист. Что такое карьера? По моему разумению — непрестанное возвышение по ступеням развития и популярности. То, что мы по внешности называем карьерой, то, по сути дела, только путь внутреннего развития. Путь к совершенству. Кто от него отрекается, тот отрекается от себя и своего искусства. Но сколько может артист находиться на латышской драматической сцене? Отнюдь не принижая латышское искусство, мы же знаем: здесь Зийна Квелде уже на высшей ступени. И удержаться на ней ей легко. А что дальше? Рутина, благодушное прозябание, как прозябают десятки других.
— К сожалению, тут вы отчасти правы, — задумчиво сказала Зийна.
— Не давайте обольщать себя сладкими словами, — взволнованно перебил их Зиле. — Латышское драматическое искусство поднимется выше, чем вы представляете. И именно Зийна Квелде одна из тех, кто будет содействовать этому, перед кем стоят большие задачи. Она первая драматическая актриса. А что она может как певица, этого мы еще не знаем.
— Пардон! Немного и это знаем. Я ее слышал, а в певцах я разбираюсь, этого вы не можете оспаривать. Я говорил с ее учителем. Я вполне убежден, что ее как певицу ожидает блестящее будущее. Опера включает в себя и драматическое искусство. И вообще это синтетический, а следовательно, наивысший вид сценического искусства.
— Избитая фраза, в которую никто больше не верит… Но оставим этот искусствоведческий диспут. Скажите лучше, почему это вы так заинтересованы в художественной карьере Зийны Квелде? Вроде бы пора меценатов уже миновала.
Джентльмен, галантно улыбаясь, покивал головой:
— Разумеется. Я в такой же мере ценитель искусства и артистов, как и коммерсант. В этом я открыто признаюсь. Если я говорю о карьере Зийны Квелде как певицы, в чем я глубоко уверен, то все время имею в виду и свою роль с ее чисто коммерческими интересами. Мы оба от этого можем только выиграть. Только выиграть.
И он так равнодушно повернулся к Зиле спиной, словно все это время и не разговаривал с ним. Словно для него он посторонний и в высшей мере безразличный человек. А с Зийной Квелде галантно раскланялся.
— Итак, вы все обдумаете. До следующей субботы я буду здесь. Если согласны, только дайте знать. Дорога за мой счет. Аванс — и все, как договаривались.
Зийна вышла его проводить. Зиле нервно расхаживал по комнате.
— Наглый субъект!
Зийна задумчиво присела к столу.
— Немного есть. Но торгаши все такие. Коммерсанты от искусства не лучше прочих. Этот, по крайней мере, откровенен.
— Не понимаю, почему вы вообще пускаетесь с ним в какие-то разговоры.
— А что тут такого? Пусть выговорится.
— Это не ответ. Может быть, что-то и запало в голову из его посулов?
Она покачала головой.
— Я его посулы серьезно и не слушала.
— И не надо! — с жаром воскликнул он. — Я вам твердо говорю, вы драматическая актриса — одна из первых, может быть, даже первая. А как певица вы будете одна среди сотен.
Зийна слушала его с улыбкой.
— Не припоминаю, чтобы вы что-нибудь подобное говорили раньше.
— Потому что мы всегда говорили только о театре. До оперы нам не было дела. Будущее сценического искусства идет от театра. Для объединения будущего искусства нужно нечто совсем иное, чем теперешняя опера. Скорее уж какие-то образцы можно найти в старой классической драме. Драме там будет принадлежать решающая роль. Все, в ком есть хоть сколько-нибудь таланта, должны оставаться в драме. Вы — в первую очередь.
— Если только у вас… А у вас на эту драму нет своих коммерческих видов — как у этого, на оперу?
Зиле опешил.
— Как… как вы это могли подумать?
Она взяла его за руки и привлекла к себе.
— Какой вы несообразительный. Неужели вы не понимаете, что я имею в виду?
Держа ее руки в своих, Зиле наклонился к ней.
— А если бы и так? Разве для вас кажется возможным выбор между… этим — там… и мной?.. Да, я всей глубиной сердца, всем существом желаю, чтобы вы остались тут. Я зашел уже так далеко, что без вас не могу ни жить, ни работать. Неужели вы не сознаете, насколько глубоко вы вошли в мою душу? Не сознаете?
Она задумчиво наклонила голову и высвободила руки.
— Так вот как далеко зашло? Я вижу… Этого я вначале не думала… Но кто об этом думает?.. Это получается само собой… Но что вы стоите? Садитесь же.
— Нет! Вы знаете, а я уезжаю. На несколько дней надо выехать. Зашел по пути…
Они простились тихо и сердечно. Зийна так смотрела ему в глаза, словно хотела разглядеть его душу.
Медленно-медленно спускался Зиле по лестнице. Как будто что-то забыл — самое главное.
Посреди улицы остановился и задумался. Что это? Не вернуться ли?
С угла оглянулся. Зийна стояла у окна и кивала ему.
Он снял шляпу. Простился с нею… с окном с белыми занавесями, со всем домом, с которым он сжился, с улицей, по которой так часто ступали ее ноги. Он готов был опуститься на колени и целовать эти гладкие камни…
6
На третий день Зийна Квелде получила письмо. Долго лежало оно нераспечатанным перед нею на столе. Облокотившись на стол, подперев голову руками, сидела она и смотрела на знакомый нервный почерк.
Что он мог писать? Казалось, она знает это так хорошо, что вопрос уже неуместен. Но почему тогда это письмо? Разве не было все высказано обстоятельно и подробно? Что ему еще нужно сказать?
