три ручья. Идти к соседям просить соломы — нет, все что угодно, только не это! Мартыню кровь ударила в лицо, как только он представил себе этих людей. Пускай они приходят со своей поковкой, когда здесь снова начнут работать в кузнице, но принимать от них помощь — унижение, насмешка… Кто этакую зиму выдержал в лесу, тому жалости других ненадобно, они сами позаботятся, чтобы у Пеструхи снова была прочная крыша над головой. Как в таких случаях поступал старый Марцис, который тоже никогда не ходил просить или одалживать? На поляне перед Голым бором полевицы сколько хочешь, правда, она чуток короче ржаной соломы, да зато куда тверже и крепче, снег зимой только пригнул ее к земле, но так и не поломал. Теперь она уже должна подсохнуть, и, пока еще молодые побеги не проросли, можно насобирать этой полевицы сколько угодно.
Особенно старательно Мартынь оглядел место, где стояла сгоревшая изба. Понятно, что строить надо на том же месте. Старая постройка была достаточно вместительна, только надо поставить новый фундамент. Придел обязательно должен быть с окошками и трубой — это Мартынь, еще лежа в землянке, обдумал и окончательно решил сделать. Надо, чтобы Инте с Пострелом жилось получше. Ползая в дымной риге под колосником, люди вырастают сгорбленные, со слезящимися глазами. Пусть Пострел будет такой же стройный, как и его приемная мать, и с такими же соколиными глазами, как у старого Марциса. Лес на самом взгорке, уж как-нибудь они с Мегисом скатят эти бревна сюда…
После пережитой страшной зимы в лесу, как только Мартынь оказался в усадьбе отца, его охватил такой подъем, что все, что тут надобно было сделать и преодолеть, казалось пустяком, детской игрой, забавой. В еще плохо гнущихся членах и ослабевших мускулах он чувствовал брожение неисчерпаемой силы, зовущей с головой окунуться в работу хоть бы и сегодня же вечером, начать и уже не отступаться, пока все не станет таким, как он видел в воображении. Отец был прав, старый дом принадлежал ему одному, он и взял его с собой — кто знает, может, именно потому, чтобы сын смог доказать, способен ли он на то, на что в свое время был способен кузнец Марцис. Ну что ж, гляди сверху, упрямый старик, — сын тебя не посрамит!
Воодушевленный Мартынь кинул взгляд на клеть, где возилась Инта, ворча на Пострела, который то и дело путался под ногами со своим котом. Да разве же ради них не стоит поработать, пока кожа с ладоней не слезет! Он ничего не сказал, только многозначительно улыбнулся, перекинул через руку сложенные вожжи и направился вверх по взгорью.
Роща отросла удивительно быстро, коричневые березки стройны, как камышинки; те, что потолще, уже наряжаются, как взрослые, в белую одежку. Дуб ни чуточки не изменился, точно таким же Мартынь, помнится, видел его и в детстве. Все такой же и камень старого Марциса, рядом с которым он сам сейчас покоится. За отколотым боком различим кусок поляны с рыхлой землей, еще прошлым летом зазеленевшей. Вот именно так старый кузнец и желал покоиться: без могильного холмика, под зеленым дерном, там, где дуб и березы пускают корни, так что и тот, кто лежит в земле, и то, что шумит в листве, — неразрывное целое… Чудак, большой чудак был старый Марцис, не всегда и поймешь, что у него на уме.
Отсюда Мартынь направился в бор присмотреть, нельзя ли там поблизости подыскать подходящие деревья для сруба. На самом краю их не было, но шагах в двадцати подальше — островок сосен, прямо как на подбор, одна к одной. Да, нелегко будет сырые тяжелые стволы вытаскивать на опушку, ну да вместе с Мегисом и это одолеют. Потом кузнец повернул направо и двинулся прямо в Голый бор к зарослям полевицы.
Час спустя он принес домой тяжелую вязанку и бросил ее у ступеней клети — что ж это и дома под настоящей крышей спать на голых досках либо на подстилке из можжевельника? Тут и Мегис подошел с остатками скарба из лесу. Покамест Инта выкладывала его, они кое-как поправили пол под навесом — Пострел, торопясь обследовать все, уже дважды падал на нем, набил на лбу шишку и ушиб большой палец на ноге. Когда в котле над костром, разведенным посреди двора, начала вариться похлебка на ужин, а Инта пошла доить корову, мужчины уселись под навесом, чтобы обсудить, как браться за работу с завтрашнего дня. Разговор этот был длинный и серьезный — ведь не так-то легко решить, за что браться сначала и что оставлять на потом.
В самый разгар их разговора заявились гости — Марч и Мильда. Они медленно поднялись на пригорок, у Мильды на руке увесистый узел. Лоб Мартыня покрылся глубокими складками.
— А их кто звал сюда!
Мегис хотя и редко спорил с вожаком, но на этот раз осуждающе покачал головой.
— Не забывай о прошлом рождестве.
— Не забыл, да только и прошлую осень не забуду.
Но все же сдержался, — хотя и скрепя сердце, подал обоим руку. Гости чувствовали себя очень неуверенно, в особенности Марч, смущенный и побагровевший, потому что Мартынь не мог скрыть досады и не желал затевать разговор. Мильда же помнила о том, как вчера, когда из Бриедисов забежала к ним, только она и говорила, а кузнец лишь неохотно буркал что-то в ответ. Да ведь нельзя же так, надо же кому-то начать, вот она и завела:
— Вот и хорошо, что вы, наконец, вернулись.
Начало было положено, да только, кажется, без успеха. Похоже, что кузнец еще больше надулся.
— Для кого хорошо: для вас или для нас?
Мильда всегда была скорая и резкая на ответ, тем более что большой вины за собой не чувствовала. Она сбросила узел под навес и выпрямилась, как человек, уверенный в своей правоте.
— По-моему, и для вас, и для нас. У вас теперь хоть крыша над головой, а мы малость попытаемся загладить обиду, что вам причинили. Ежели люди хотят исправить свои грехи, так этому и сам господь бог не препятствует. Ты что, Мартынь, строже его хочешь быть?
Мартынь приподнялся, но, сдержавшись, снова сел. По лицу кузнеца было видно, что он ведет тяжелую борьбу. Наконец его железная воля взяла верх, складки на лбу разгладились — голос хотя и остался глухим, но гнева и злобы в нем не было.
— Люди, говоришь? А ты про себя с Марчем думаешь или про остальных тоже?
— Сперва про себя, а потом и про остальных. Я тебе еще вчера сказала, что вся волость сознает свою вину и потому готова помочь вам чем только можно. Это идет от чистого сердца, и отвергать не следует. Сделанного не воротишь, да и какой толк гневаться и отделяться от людей, — все равно вам среди них жить. Легкой жизни вам ждать не приходится, вот и увидишь, как хорошо будет, когда соседская рука поможет.
Мартынь еще раз должен был сделать усилие, чтобы сдержаться. Прошло довольно много времени, прежде чем он смог спокойно продолжать.
— Если говорить начистоту, то выходит так: ты с Марчем — это одно, а остальные — это другое. Ежели бы я на тебя обиделся, так последней свиньей был бы. Разве же я забыл, что ты и мне и покойной Майе была лучшим другом? Ты ходила вместе с нами, когда мы захватили и чуть не порешили нашего покойного барина. Ты единственная из всех не оставила старого Марциса, когда остальные хотели сделать его волостным нищим. Такое не забывается, и я об этом никогда не забуду.
Мильда смущенно отмахнулась.
— Да что ты обо мне! Ничего я такого и не сделала — что мне, трудно было пробежать сотню шагов!..
С подойником в руке из хлева вышла Инта с Пострелом, за ними, задрав хвост, трусил кот. Мартынь приветливо взглянул на Марча.
— И ты всегда был мне другом, а больше всего минувшей зимой. Не помог бы ты нам — мы бы все… Э, да что там про нас говорить! А вот Пострел бы помер, А если бы у нас не стало этого мальца… Ты даже и не представляешь, чем порой может стать для троих взрослых этакий сорванец. Скажи, сколько мы тебе должны за то, что ты тогда дал Мегису? Ты не думай, мы не бедняки, хотя без тебя в лесу и с деньгами пропали бы.
Марч замахал руками.
— Да что ты, ничего я не возьму просто потому, что это господское добро и продавать я его не могу. У меня все записано как положено, а плата причитается барину. Я ему говорил, да и он только отмахивается.
Инта слушала этот разговор, стоя чуть поодаль. Пострел подошел, широко расставив ноги, встал
