заворочался и спросонок вскинул руку, — что-то защекотало ему веко. Ладонь ухватила мягкий клубок, который вмиг превратился во что-то остро царапающееся, послышалось сердитое ворчанье и фырканье — спящий совсем проснулся и сел. Кот, отскочив в сторону, облизывался и сердито таращился на неласкового хозяина, которого он от чистого сердца пытался облизать. Мартынь обвел глазами двор и разом опомнился. Солнце зашло, а он лежит тут, будто все уже и впрямь улажено! Проклятая усталость, проклятый сон!.. Он схватил кафтан и кинулся прочь, на ходу напяливая его на себя. Ныла стертая пятка, рану в бедре точно шилом кололо, но он не замечал, что хромает, не до того ему было. Ведь его ждут Инта с Пострелом…
Баронесса, сидя в зале, нетерпеливо ерзала в кресле — кузнец заставлял себя ждать. В том, что он придет, нет ни малейших сомнений, пускай отоспится, у них ведь сон, что у медведей в зимнюю спячку. Она так твердо была убеждена в этом, что даже не послала людей скрутить спящего Мартыня. Это не так уж надежно — а вдруг проснется, заметит их издали и снова в лес убежит, лови его там. А здесь куда проще и вернее, самое надежное дело. Кучер и Берт переминались в зале, за прикрытой дверью ждали четверо верных подручных, босые, со свернутыми вожжами. Все заранее решено до последней мелочи. Не выскочит, как в вершу сунется!
Внизу хлопнула входная дверь, баронесса вздрогнула, кивнула кучеру с Бертом, глаза ее недвусмысленно угрожающе сверкнули — ну, будьте начеку! Потом развалилась в кресле и постаралась придать лицу равнодушное, приветливое выражение, только подбородок предательски дергался, показывая, что Оса сдерживает себя.
Дверь в зал рывком отворилась, баронесса опять невольно вздрогнула, но тут же овладела собой. Мартынь ворвался, даже не поздоровавшись, не замечая обоих караульных; гулкими шагами подошел к столу, из-за которого невольно поднялась барыня — таким страшным казался кузнец. Голос его охрип, слышалось только сипенье.
— Где Инга… и парнишка?
Барыня ухмыльнулась.
— Такой бывалый парень, а не знает, где девок искать. На сеновале, в соломе, там, где потеплее.
Кузнец был так взбудоражен, что даже не понял насмешки.
— Я там уже был — нету. Куда вы их запрятали?
— Туда, куда и тебя сейчас же упрячем. Сейчас, сейчас, сейчас…
— Меня вы не посмеете тронуть, у меня грамота.
— Грамота у тебя? Что это за грамота? Ну, если грамота, так и верно, нельзя трогать. Покажи- ка.
Мартынь сунул руку в карман, испуганно пожал плечами, обшарил всю одежду и опустил руки. Барыня едва сдерживала смех.
— Ну, вот видишь — нету. Может, ты ее только во сне видел? Может, крыса утащила, пока ты спал?
Обезумев от гнева, кузнец вскинул руки и потряс кулаками.
— Ты и есть эта крыса! Ты ее у меня украла!
Хотел было оглянуться, с чего это Оса строит рожи и делает знаки кому-то за его спиной, но не успел. Два сильных удара под коленки так и швырнули его с поднятыми руками навзничь; он крепко ушиб голову и на миг потерял сознание. Шестеро верзил навалились на него; когда он пришел в себя, руки на спине уже были скручены веревкой так, что он даже застонал от резкой боли и звериной ярости. Вот они навалились на ноги, одну кузнец еще успел согнуть и двинуть ею — атрадзенец вскрикнул и упал на четвереньки, шестеро управились со своим супротивником.
Барыня корчилась от смеха, тиская руками бока, чтобы не схватили колики.
— Так его, так!.. А теперь волоките к невесте, чтобы переспали последнюю ночку, а уж завтра им порознь постелят.
Кузнеца схватили под мышки и потащили вниз по лестнице, связанные ноги его громыхали, падая со ступеньки на ступеньку. Потом втолкнули в подвал, снова замкнули дверь и гордо вышли на двор, только один из парней растирал живот и плевался кровью. Кучер потряс ключом.
— Погоди ужо, дущегуб! Завтра и за это получишь.
Под кустом сирени, свернувшись в клубок, словно зайчонок, прикорнул маленький человечек. После того как под луною блеснул ключ и страшные люди ушли, он всхлипнул, уткнувшись лицом в колени, приумолк, точно сам себя успокаивая, что-то тихо прошелестел губами и снова тихонько заплакал.
Холодкевич, скучая, сидел в большом зале лаубернского замка. Съедено было немало, да и выпито предостаточно, — хорошо, что больше никто с этим не пристает. Гость и родственник Винцента фон Шнейдера, юноша, только-только вышедший из отроческого возраста, неверной рукой наполнял стакан, не замечая, что к кислому иноземному вину примешивает отечественную водку. Карие глаза его с бессильным вожделением то и дело задерживались на шестерых девках, которые уже сплясали и спели и теперь тоже ели и пили, но без всякой радости, хотя сам барин, забыв о своем достоинстве, крутился возле них, подстрекая и показывая, как надо веселиться. Холодкевич все больше испытывал раздражение. Этот болван пытается воспроизвести его прежние пирушки, то и дело оглядываясь — так ли все это получается? — но не видит, что плясуньи отворачиваются от постылого мучителя. Грустное это было празднество, без прежнего задора и красоты. Бывший арендатор Лауберна не мог больше выдержать — не желая оставаться в дурацкой роли простого зрителя, он встал и потихоньку выбрался вон. Все время его донимали тягостные мысли о том, что сейчас творится в Танненгофе и что там произойдет утром.
В лиственской кузнице еще догорали угли. Андженов Петерис уже вымыл руки, перешагнул через порог и на ходу приветливо поздоровался с прежним добрым барином. Мегис еще громыхал молотками и клещами, засовывая их по размеру за перекладину. Холодкевич вызвал его и кратко, без всяких предисловий спросил:
— Сосновский кузнец твой друг? Я уже заметил, что вы все время вместе держитесь.
— Друг и вожак, барин. Были вместе и будем. Может, вам, барин, это не по душе?
— Да не мне, барыне, О тебе я ничего не знаю, а вот Мартыню Атауге грозит беда, большая беда. Завтра прибудет суд или отряд драгун, а может, и те и другие. Всю волость сгонят на господский двор — несдобровать кузнецу. Пока барыня жива, пока она правит, я там — ничто, И эту ночь, и весь завтрашний день я проведу здесь, не хочу я видеть, как она над вами измываться станет.
Мегис недобро усмехнулся.
— Кузнеца Мартыня она пускай лучше не трогает. Пока я еще жив…
— Отваги тебе не занимать, это верно. Да против отряда вооруженных солдат ничего не поделаешь — ни ты, ни он, ни оба вместе. Брось ты эти молотки, иди в Сосновое, забирайте Друстову Инту и мальчонку и бегите в Ригу — иного выхода для вас нет. Сегодня же в ночь, завтра поздно будет!
Кузнец запустил заскорузлые пальцы в косматую бороду.
— Так, значит, барин вот как думает… Ладно, сейчас же иду. А где теперь может быть Мартынь — в Атаугах либо в имении?
— Этого я не знаю. В Ригу будто ушел жаловаться, правду искать. Сдается мне, что уже заявился, на свою беду. Поищи его сам, да запомни, что я тебе сказал. Только никто не должен знать, что я вас предупредил, мне и самому остерегаться следует…
В верхнем этаже замка распахнулось окно, оттуда хрипло закричал фон Шнейдер:
— Пан Холодкевич, куда вы запропастились, теперь-то у нас начинается настоящее веселье! Вот проклятый поляк, черт бы его побрал!
Холодкевич махнул рукой, вздохнул и, шаркая ногами по траве, направился назад. Мегис постоял, погрузившись в раздумье, потом внезапно спохватился, кинулся в кузницу, порылся в груде железного лома, вытащил старый, заржавленный меч, выкованный еще Мартынем, и сунул под кафтан. Дверь кузницы так и оставил открытой — не до нее ему теперь. Затекшие у наковальни ноги двигались так, точно земля под ними горела. Суд и солдаты… его друга, вожака, схватят… добрую Инту и маленького Пострела будут мучить… Жар от земли, горевшей под ногами, охватил все тело, пылал лоб, шумело в ушах, дух перехватывало. Нет, не бывать этому, пока он, Мегис, жив, пока руки в кулаки сжимаются, пока у него Мартынев меч под кафтаном! Его собственная жизнь и гроша ломаного не стоит без этих троих, только с нею и расстаться, как с изорванным и завшивевшим кафтаном. Нет! — слышалось в яростном вое нарастающего ветра и в
