Баронесса закричала, приставив ладонь ко рту, чтобы громче слышно было:
— Этот кузнец, этот душегуб, этот… еще не заявлялся?
Грета точно так же завопила в ответ, как будто барыня, а не она сама была глухою:
— Не видать. Ежели появился, так уж Анна прибежала бы сказать, ей об этом наказано.
Барыня подумала, выискивая среди некогда рассказанных Гретой событий интересующее ее больше всего.
— Так, значит, в тот раз невесту кузнеца посадили под замок?
— Да, да, за день до свадьбы, а то кузнец с ней в лес убежал бы. Заперли в кладовую при управителевом доме, а в брачную ночь — в подвал под замок, там ее старая Лавиза и опоила зельем.
— А кузнец укрывался в лесу и должен был прийти, чтобы освободить ее?
— Вот-вот, матушка. Это ж такой зверь, ни бога, ни черта не боится. Только добраться до нее не сумел — господин Холгрен караулы вокруг выставил.
Старуха бы трещала и дальше, но барыня уже не слушала. Она думала о чем-то своем, видимо, очень приятном, потому что рот ее искривился а злобно-сладострастной усмешке, и она прервала болтовню Греты.
— А ну, придержи свое трепало! Скажи Инте, чтобы пришла ко мне. И кучер с Бертом пусть явятся.
И, поднявшись, снова уставилась в окно. Этот белоголовый все бегает по въезду, как по собственному, и никто ему не запретит! Растет, растет еще один мошенник, добрый подручный кузнецу. «Если бы у меня был ребенок!..» А вот у таких есть, точно хорьки плодятся… У хлева показалась Инта, из клети вышли кучер с Бертом. Барыня распахнула окно и завизжала:
— Ноги, ноги вымой, еще комнаты мне загадишь!
Инта налила в бадейку чистой воды, живо умылась сама, затем принялась за ноги. Грязь смыла, а кожа так и осталась коричневой — ведь целыми же днями приходится топтаться в навозной жиже. Затем она подозвала Пострела.
— Иди сюда, пойдем в замок, барыня зовет.
Пострел заупрямился:
— Не хочу к барыне, барыня оса, она жалит.
Инта встряхнула его.
— Да замолчишь ли ты, непутевый! На всех нас беду накличешь.
Кучер и Рыжий Берт были уже в зале. Барыня, сидя в кресле, с любопытством ожидала, как же эти вахлаки вползут сюда. По правде говоря, она еще так и не разглядела, как же выглядит эта кузнецова… эта шлюха. Но они вовсе и не вползли, а вошли, хоть и робея, но никак не испуганно. А! про эту не скажешь, что красива, — барыне даже стало легче. «Неважный вкус у кузнеца», — подумала она и принялась разглядывать дочку Друста, точно какое-то невиданное, изловленное в лесу чудище. Но Инту не так-то легко было смутить, не то что остальных дворовых баб; она спокойно вынесла жалящий взгляд Осы, только грудь от скрытой ненависти и напряженного ожидания стала вздыматься сильнее. Пострел, держась за ее руку, стоял спокойнехонько, засунув палец в угол рта, глядел на барыню и, видимо, думал, что она вовсе не похожа на осу.
Нет, эта навозница с бурыми ногами нимало не испугалась. Из той же проклятой кузнецовой породы. Баронесса надменно вскинула подбородок.
— Сказывали мне, что ты колдовать умеешь. Правда это?
Инта ответила просто, прямо и открыто глядя в глаза:
— Нет, барыня, это все старостиха набрехала. Никогда я этим делом не занималась и даже не верю в этакую чушь.
— Ах, чушь?! Но ведь старый кузнец, Марцис-калека, как его тут прозывают, он же был колдун. Ведь это он оставил тебе свое уменье чародействовать?
— Ничего он мне не оставил и не мог оставить. И не был старый Марцис колдуном, он только своей веры держался, потому и пошли все эти сплетни. Старостиха его ненавидела до смерти, барыне не след бы слушать все, что тут могут намолоть.
Барыня сдержалась и даже настолько, что лишь кулаком по столу стукнула.
— Учить меня, поганка, вздумала? Ну, да за твои колдовские проделки с тобой в суде поговорят, небось тогда язык развяжется! А теперь говори, где твой кузнец?
— Не знаю, барыня.
— Ты лучше не ври и не запирайся, это тебе не поможет! В Ригу пошел, на меня жаловаться, на меня, мерзавец этакий! А может, он с какой-нибудь девкой пригожей в лес удрал? Ты же ведь на чучело похожа.
Инта, чуть склонив голову, исподлобья взглянула на барыню.
— А что ж я поделаю? Какими нас господь бог произвел на свет, такими и приходится жить.
«Нас — такими?» Только ли о себе это сказано? Нет, на костер эту поганую ведьму, эту… Баронесса дышала еще тяжелее, чем ее холопка, даже зубы стиснула, шевеля одними губами.
— Довелось мне слышать, что кузнец, подобно истинному рыцарю, своих невест в тюрьме никогда не оставляет. Как ты думаешь, поганка, если я прикажу запереть тебя — придет он за тобой?
— Наверняка придет, барыня. Как хотите запирайте, а только он меня вызволит.
— А! Ну не говорила ли я, что он рыцарь? Ну, пускай приходит. И если он тебя вызволит, тогда сможете жениться, я возражать не буду, даже сама свадьбу устрою, богатую свадьбу. Эй, волоките вниз эту сучку! Ключ пускай у кучера хранится, может, он нам сегодня ночью еще понадобится.
Кучер с Бертом уже собрались схватить Инту под руки, но она свирепо оттолкнула их.
— Отступитесь, живодеры, я сама пойду!
Кучер впереди, Рыжий Берт следом за нею — так она и спустилась, держа за руку Пострела, стараясь не показать Осе, что как раз в эту минуту начали рушиться ее решимость и упрямство, что крик отчаяния уже готов сорваться с ее губ. Вот они вышли, потом спустились к дверям подвала; Инта растерялась и даже не сообразила, что ее вталкивают в подвал, а Пострела отрывают и оставляют на дворе. Со звоном щелкнул слаженный Мегисом замок. Кучер спрятал ключ в карман. Рыжий Берт, подхватив малыша под мышки, тащил его наверх, тот вопил, брыкался и пытался оторвать стиснувшие грудь волосатые пальцы. Наружные двери просто захлопнули, они были крепкие и тяжелые. Пострел напрасно скреб ногтями, не в силах дотянуться де ручки.
Солнце уже спускалось за сосняк, когда Мартынь по вырубке мимо посаженной отцом рощи вошел в свою усадьбу. Пожалуй, даже не скажешь, что вошел, — ноги волочились по земле, дрожа в коленях, спина точно перебитая — плечистая фигура его пошатывалась из стороны в сторону. Кафтан он снял и шапку нес, зажав в руке, пот ручьем катился по глазам и по носу, рука уже давно не подымалась, чтобы вытереть его. Рот приоткрыт, из него вырывалось судорожное свистящее дыхание, точно у загнанного зверя. Еле добрался до угла клети и повалился на брошенный кафтан и шапку. Две бессонные ночи и сумасшедший бег без минуты передышки по лесам и топям в конце концов одолели даже этого могучего человека. Перед глазами дрожала красноватая пелена, они слипались, голова клонилась на грудь. Но тут он заметил, что язык во рту пересох и отяжелел, горло саднит и все нутро горит от жгучей боли. Вскочил и поплелся к колодцу. Вода в вытащенном ведре нагрелась на солнце, он припал к ведру и пил, пил, изредка переводя дух, затем опустился, повалился на траву и вмиг заснул. Вместе с жаждой заглохло и то, что всю дорогу толкало его вперед, точно сильно скрученная пружина, только смутно промелькнуло в сознании, что наконец-то он на месте, теперь все в порядке. Из клети, мяукая, прибежал кот, понюхал колено спящего, подлез ближе, лизнул мокрую щеку и, свернувшись, лег подле него. Кузнец уже ничего не чувствовал.
Когда над двором Атаугов послышалось первое всхрапывание свалившегося от усталости человека, из кустов тальника на меже Бриедисов вынырнула лохматая голова Анны. Она огляделась, прислушалась, вылезла и тише покойного Дуксиса стала подкрадываться к клети, ни на миг не спуская глаз со спящего в низинке. Вот она нагнулась и необычайно ловкими вороватыми пальцами обшарила брошенный кафтан. Вот в ее руках мелькнуло что-то белое, — Анна поднялась, оглядываясь, двинулась прямо на пригорок, чем дальше, тем быстрее. Наверху, добравшись до опушки, подобрала юбку выше колен и помчалась в имение. Солнце уже давно зашло на востоке, на белесом небосводе тускло засветила почти полная луна. Осенняя вечерняя прохлада быстро остудила нагретый солнцем сухой косогор. Лежащий перестал храпеть,
