помочь ему выловить остальных и расправиться с ними. Кладет фотографию в паспорт и бережно прячет в карман…
К полудню вся окрестность кажется вымершей. Нигде ни души. Даже собаки заперты, чтоб не лаяли.
На станции суматоха и шум. Подошел поезд. Машинист с помощником возятся около паровоза, что-то подвинчивая и постукивая молотками. Драгуны носятся по пустой платформе, будто ищут или ловят кого-то. Жандарм, только что возвратившийся на станцию, уже расхаживает по перрону и с надменной улыбкой заглядывает в окно вокзала, где долговязый телеграфист, опустив голову, молча наклонился над своим аппаратом. Драгунский офицер сидит за столом в позе повелителя и допрашивает начальника станции. Отвечая, тот испуганно трясет седой бородой.
Два драгуна с шашками наголо ведут помощника начальника в вагон. Этот молодой человек в форме путейца идет с гордо поднятой головой, засунув руки в карманы. У солдат такие лица, будто они готовы в любую минуту броситься на арестованного, если он вздумает увернуться. Машинист с молотком и куском проволоки в руках опасливо сторонится.
За станцией в каменном доме лавчонка. Туда врываются пятеро подвыпивших солдат. Лавочница куда-то вышла. Полки до потолка завалены товаром. Один перепрыгивает через прилавок и начинает набивать карманы папиросами. Другой, перегнувшись, хватает горстями изюм из открытого ящика. Третий стучит прикладом об пол, вызывая хозяина. Остальные двое, держа винтовки наготове, воспаленными, злыми глазами озираются вокруг.
Но вот распахивается дверь, и на пороге появляется рослая женщина с ребенком на руке. Увидев, что творится, она с воплями бросается отбивать свое добро. Удар прикладом в грудь отбрасывает ее обратно к дверям. Защищаясь, она свободной рукой заслоняет лицо. Ребенок ревет.
— Сдать оружие! Выдать бунтовщиков! — кричат солдаты, продолжая разгром. Они открывают кассу, опрокидывают ящики, валят все с полок на пол. То, что заперто, взламывают штыками или шашками.
Перевернув все в лавке вверх дном, они вваливаются в квартиру. Женщина истошно вопит, не умолкая кричит ребенок…
На платформе, окруженный своими драгунами, офицер отдает приказ. В руках у него какой-то список. Рядом с ним молодой барон из озолского имения в полушубке и туго натянутых светлых чулках до колен. Словно влюбленная барышня, глядит он на драгун; от радостного возбуждения папироса подрагивает у него в зубах.
По всем дорогам скачут драгунские патрули. Два более крупных отряда движутся по большаку: один к школе, другой к озолскому имению. Едут оглядываясь, держа винтовки наготове.
Возле школы драгуны останавливаются. Сквозь открытую форточку из класса доносится трехголосое пение: «Боже, царя храни…» Один из драгун нехотя спешивается и входит в школу.
Навстречу ему, держа скрипку в одной, а смычок в другой руке, идет учитель — бледный, сутулый…
— Вы здешний учитель? — смущенно спрашивает драгун. Но, увидев устремленные на него испуганные глаза детей, он становится храбрее. Выпятив грудь, лихо переступает через порог и чуть не падает, задев сапогом за торчащий в стертой половице гвоздь. С надменным видом разглядывает детские лица. Потом сухо и деловито обращается опять к учителю: — Давно вы здесь служите? Сколько у вас учеников? Ага… — Заметив, что девочки постарше, улыбаясь, перешептываются, он резко оборачивается, но, увидев на стене портрет Александра III, говорит мягче: — Продолжайте занятия. Ну, а если появятся смутьяны — немедля донесите. — Искоса поглядывает на шепчущихся девочек и похлопывает нагайкой по голенищу. Потом опять обращается к учителю: — Не может ли кто-нибудь показать нам дорогу на… — Он мучительно пытается вспомнить; подходит к окну и поднимается на цыпочки к открытой форточке. — Как называется усадьба? Ага… Не может ли кто показать дорогу на Личи?
Скрипка в руках учителя издает жалобный звук…
Он угодливо суетится возле парт и шепчется с мальчиками. Но те мотают головами. Нет, никто не может показать дорогу на Личи. Драгун, нетерпеливо переминаясь, сердито ударяет нагайкой по голенищу.
Тогда Ян Робежниек, со скрипкой в одной и смычком в другой руке, с непокрытой головой, в легких штиблетах, выходит на большак и показывает драгунам путь к усадьбе Личи.
Ко всем трем окнам прильнули маленькие светлые головки. Пятьдесят пар глаз напряженно следят за тем, что происходит на дороге. Когда учитель, дрожа от холода, а может быть, от чего-нибудь еще, возвращается в класс, все тихо стоят на своих местах. Пятьдесят пар серьезных глаз впиваются в учителя. Он не в силах прямо глядеть им в глаза. Ударив смычком по кафедре, Ян продолжает прерванный урок. «Боже, царя храни…»
Гимн не звучит. То ли учитель чересчур взволнован, то ли ученики приуныли, но голоса не сливаются больше в дружной гармонии, мелодия звучит сбивчиво, осекается и режет слух. Повторив еще разок-другой, он кончает урок.
Дома Яна дожидается Мария, больная, исхудавшая, бледная. Обложенная подушками, теща сидит в кресле и, брезгливо щурясь, глядит на зятя. У нее всегда такое выражение лица, будто Ян повинен во всех ее болезнях и прочих несчастьях. А у него и так сердце сжимается от страха. Он раздражен, утомлен работой и бессонницей. Нервы окончательно сдали… И здесь он не находит ни опоры, ни утешения. Ян с досадой отворачивается, хватает шапку и идет во двор.
У колодца стоят Юзины ведра с водой. А ее самой нет. Он вспоминает, что уже несколько дней подряд в одно и то же время, вечером, он не раз замечал ее ведра оставленными здесь. Где же она сама? Ян подозрительно оглядывает низенькую прачечную и видит приотворенную дверь. Обычно ее открывают только в дни стирки. Ключ всегда висит в кухне на стене. Его почему-то особенно интригует Юзя. Приоткрытая дверь прачечной так и манит. Он возвращается на кухню. Ключа на месте нет. Взбудораженный столь необыкновенным открытием, спешит обратно.
Промерзшая дверь отворяется со скрипом. Из темноты навстречу ему выходит смущенная Юзя.
— Что ты тут делаешь? — начинает он грозно. Но, вглядевшись в румяное лицо с крепкими белыми зубами, увидав под накинутым на круглые плечи платком толстую светлую косу, смягчается. — Что ты тут делаешь? — повторяет он изменившимся, потеплевшим голосом. И когда литовка норовит проскользнуть мимо, он хватает ее за широкие плечи, прижимает к стене. — Ты, озорница! У тебя только шалости на уме!
Но Юзя нынче как-то особенно сдержанна и застенчива. Все увертывается от него и отворачивает голову.
— Барин… Барин… Пустите!
Ее неприступность пуще распаляет Яна. Он не сознает, чего именно хочет. Но ему приятно прижимать и не выпускать это молодое, сильное тело. И как будто ничего больше. Он обнимает Юзю еще крепче.
— Ах ты озорница!..
Но вдруг Ян чувствует, что кто-то сзади хватает его за шиворот и оттаскивает от Юзи. Испуганный и обозленный, он оборачивается. Перед ним стоит Витол — без винтовки и шашки урядника. Мыча что-то сквозь стиснутые зубы, Ян пытается вырваться. Память подсказывает, что нечто похожее он уже как-то раз испытал. Не успевает он разобраться в этом неприятном воспоминании, как раздается в ушах звон оплеухи. Удар по одной щеке, по другой… От боли даже темнеет в глазах, и руки беспомощно хватают воздух.
Ему непонятно, как он скова очутился за дверью. И опять припоминается, что нечто подобное он уже пережил. Но и эта мысль лишь мимоходом задевает его. Щеки пылают, перед глазами мелькают желтые круги, а сердце распирает бешеный гнев. Все затмевает одно чувство: страшное, невыносимое унижение и стыд. И мысль одна — отомстить, отомстить…
На кухне Юзя чистит поднос. Низко склонясь над столом, ничего не слышит и не замечает. Яна это еще больше раздражает. Отомстить, растоптать, стереть с лица земли… Накинув пальто, он бежит на станцию. Пройдя версты две, он чувствует, что гнев немного улегся. Однако Ян не собирается сразу возвращаться. Оскорбление слишком велико, чтобы забыть о нем или простить.
…Командир отряда драгун пока что устроился в вагоне третьего класса на запасном пути. В один конец вагона согнали арестованных, а в другом разместились офицер со своим помощником. Тут же и баронский
