Лучшие из нас

такое длинное и сложное предложение.

Студент (излучая радость). Спасибо!

Ринкель. А теперь поговорим о содержании этого предложения. Вы пытаетесь сказать, что молодежи гораздо интереснее, как говорят другие молодые люди, а не как говорят их родители, не так ли?

Студент (неуверенно). Э-э-э. Да?

Ринкель. Так как?

Студент (еще неувереннее). Наверное.

Ринкель. А почему бы вам так и не написать?

Студент (подавленно). Это будет звучать так… банально.

Ринкель. А это и есть банально. Пишите хотя бы так, чтобы вам самому было понятно, что вы пытаетесь сказать. Увидимся на следующей неделе в это же время. И пожалуйста, Эрик, не хлопайте дверью.

Студент (с большей уверенностью в голосе, так как уж это он знает наверняка). Эйрик.

Ринкель (подчеркнуто вежливо, почти покорно). Эйрик. Прошу прощения, Эйрик.

Дверь закрылась осторожно, очень осторожно. Бездарные и не очень одаренные студенты — это неизбежное зло для университетских преподавателей, и она должна была бы к этому привыкнуть. Но Эдит Ринкель не понимала, почему чувствует себя такой уставшей.

Вокруг было совершенно тихо, за окнами кабинета легкие снежинки падали и ложились белым покрывалом на холмы. Была середина самого короткого месяца года. Эдит удрученно откинулась на спинку кресла, обитую зеленой шерстью и обрамленную пластиком, и почувствовала себя старой, опустошенной, измотанной. Эдит Ринкель сидела точно так же много раз, ощущая острое давление пластика под лопатками и усталость во всем теле. Деревянные стулья в читальных залах имеют такие же жесткие неудобные спинки. И внезапно на нее нахлынула печаль, оттого что она провела свои молодые годы на жестких библиотечных стульях, просиживая на них по пятьдесят-шестьдесят часов в неделю на протяжении многих лет, в то время как настоящая жизнь бурлила где-то в другом месте за стенами читальных залов.

Она встала и собралась уходить. Она уже поужинала и теперь могла взять домой последнюю часть своего главного проекта, сесть на диван и насладиться видом обувных полок.

Ей только что установили новую полку для двадцати дополнительных пар туфель. Накануне она немного переставила свою коллекцию, поместив на полки пять пар, стоявших до этого в спальне, и две пары, которые купила в Перте с Александром. Цветовой порядок на полках был нарушен, и ей не нравилось, что красные, оранжевые, золотистые и желтые туфли теперь были разбросаны по двум с половиной полкам. Это выглядело неряшливо, и разглядывание полок не приносило ей умиротворения, на которое она надеялась, и облегчения, к которому стремилась.

Эдит Ринкель быстро шагала домой. Может быть, она будет чувствовать себя лучше, если переставит туфли по-другому? Но сначала ей хотелось отдохнуть. Насладиться уютом. Расслабиться. Отключиться. Это не самые употребительные слова в лексиконе Эдит Ринкель, но именно этого ей сейчас хотелось.

Она уселась на диван, на столе уже стояли кофе и конфеты, рядом с ней лежали тщательно отобранные материалы для чтения. Прямо перед ней стояла чашка дымящегося кофе цвета ночи, немного правее чашки — открытая коробка конфет «Антон Берг». Конфеты имели форму маленьких бутылочек и были наполнены разными алкогольными напитками. Рядом на диване лежала распечатка последней главы проекта, над которым она работала, последний номер журнала Норвежского общества пчеловодов и статья из ПНБ (Публичной научной библиотеки) «Биология», распечатанная из Интернета.

Эдит Ринкель уверяла себя, что сейчас насладится от души. Она сделала глоток кофе, откусила горлышко шоколадной бутылочки с виски, оставила на десерт последнюю главу проекта и приступила к чтению статьи из ПНБ, написанной группой немецких ученых, которая называлась «Одометрия медовой пчелы». В статье рассказывалось об эксперименте, в ходе которого пчел заставляли летать по коротким узким туннелям. На стенах этих туннелей ученые разместили различные визуальные объекты. Когда пчелы вернулись в улей, они вели себя так, словно пролетели очень большое расстояние. Поэтому очевидно, что визуальные впечатления сыграли с ними злую шутку. Результаты этого эксперимента служат доказательством гипотезы о том, что пчелы определяют расстояние на основании визуальных впечатлений, полученных во время полета. Эдит Ринкель кивнула. Это известные вещи, то же самое происходит, если заставить пчелу лететь над водой: по возвращении домой она будет вести себя как ни в чем не бывало, в отличие от пчелы, преодолевшей точно такой же путь, но над землей. Эдит отпила кофе и развернула еще одну конфету, на этот раз с ликером «Гран Марнье». Она положила бутылочку целиком в рот и рассасывала ее, продолжая листать журнал общества пчеловодов. Распечатку главы из проекта она оставила напоследок.

Всего чуть больше трех месяцев назад они лежали на горячем желтом песке австралийского пляжа, солнце светило так ярко, что резало глаза; а лишь месяц назад она с хохотом бегала от Александра по квартире, после того как шлепнула его за то, что он посмеялся над ней, когда она сказала «милости прошу» («Эдит, ни один человек моложе девяноста лет так не говорит!») и «второй завтрак» вместо «ланч» («как говорят все нормальные люди»). Восемь дней назад он прислал ей жалостливую эсэмэску. Она не ответила. С тех пор он не подавал признаков жизни.

Эдит Ринкель прагматична до цинизма. Она не бессердечная, просто рассудительная, здравомыслящая и реалистично смотрит на жизнь. Если Рита еще некоторое время после того, как сменила фамилию на Эноксен-Ли, верила в Большую Любовь и Одного-Единственного, у Эдит подобных мыслей не было никогда. Она не позволяла себе романтических заблуждений. Даже в тот миг, когда она преклонила колени перед алтарем, стоя рядом с Бьернаром, за несколько секунд до этого ставшего ее супругом, когда она поймала его взгляд, когда священник коснулся ее волос, она уже знала, что ее чувства к мужу не будут длиться вечно. Она сама себя презирала за то, что допустила подобные мысли в такой момент: стоя на коленях перед алтарем и обмениваясь влюбленными взглядами со свежеиспеченным мужем (Эдит была влюблена в Бьернара, просто, к сожалению, она слишком хорошо знала себя). Она презирала себя за подобные мысли и за то, что так хорошо себя знала. И ей не хотелось никого ранить. Когда она сказала Бьернару, что хочет развестись, что она просто-напросто не годится для супружеской жизни, что та жизнь, которой ей хотелось бы жить, нисколько не похожа на ту жизнь, которую она ведет рядом с ним, он воспринял ее слова очень болезненно. Это так сильно повлияло на нее, что больше семестра она не могла нормально работать.

В связи с этим у профессора Эдит Ринкель существуют очень строгие критерии выбора любовников. Наиважнейшим является внешняя привлекательность: мужчина должен пробуждать в ней желание, или, скорее, удовлетворять ее похоть. Но ее любовник не должен находиться в таких жизненных обстоятельствах, при которых мог бы влюбиться в нее. Ее не интересуют никакие другие чувства, кроме сексуальных. Далее, неплохо, если любовник будет хорошим собеседником, хотя поговорить она может и с коллегами или с Ритой. Гораздо важнее, чтобы он не был слишком умным — от таких иногда трудно избавиться. Она ищет простодушных.

Профессор социологии был великолепен во многих отношениях, и их связь продлилась почти два года. Он был немного старше ее, но все еще привлекателен. Он был женат, но не испытывал никаких угрызений совести. Он был достаточно умен, чтобы вести занимательные беседы (больше всего ему хотелось бы разговаривать о столярных работах в домашних условиях или о теории социальных полей Бурдье, в соответствии с которой он распределял знакомых в зависимости от уровня общего развития или материального благосостояния). И в то же время он был немного ограниченным, что позволяло ей водить его за нос все то время, что они были вместе. Он был достаточно наивен, чтобы поверить ей и перестать к ней приходить, после того как она извиняющимся голосом сообщила, что их отношения необходимо завершить по какой-то сомнительной причине, теперь уже забытой.

На коленях у Эдит Ринкель лежал журнал общества пчеловодов. На ее руках остались следы загара после путешествия в Австралию. Тоска по бывшим любовникам совершенно противоречит ее принципам и жизненным правилам. «Моя пчелиная королева» — так Александр называл Эдит все время пребывания в