стояло, как и всегда в зимние месяцы, маленькое лиственное дерево (береза, может быть?), от корней до кончиков веток обвитое гирляндой из лампочек. Нанна обожала это дерево. («Разве оно не замечательное, Пол?» — говорила она всякий раз, когда они проходили мимо. «Ну да», — отвечал он и думал, что это она замечательная, особенно когда смотрит на украшенное дерево и свет фонариков падает на ее лицо.)
Глаза Ринкель в поезде по дороге в аэропорт. Светлые глаза, глядящие прямо на него. Сказанное ею о пожилых супругах. Неужели она могла так поступить? Пол пересек улицу Престегордсвейен, и, когда нога его ступила на улицу Киркевейен, он пребывал в уверенности, что Ринкель невиновна. Но когда он проходил мимо улицы, где прошло его детство, он вынужден был признаться себе, что Ринкель все-таки сделала это, что она
Как только он пришел к такому выводу, то неосознанно замедлил шаг. Пол втянул носом воздух; на улице было так холодно, что крылья носа прилипали к носовой перегородке, и он чувствовал, как ледяная струя достигает самого низа легких; Пол громко выдохнул. Он шагал по улице Уллеволсвейен до парка Санкт-Хансхауген, проследовал через него и двинулся по улице Йеитмирсвейен. Он отыскал нужный дом, увидел имя Ринкель на табличке у домофона и не раздумывая нажал нужную кнопку. И вот Пол стоял у ее дома, промерзший насквозь, с потерявшими чувствительность пальцами и онемевшими ногами.
Наконец из динамика донесся ее голос, он все еще мог развернуться и уйти, Пол все еще мог передумать, и он передумал — хотел передумать! — и поэтому с искренним изумлением услышал голос (свой собственный!), вежливо сообщающий, кто он такой. Ринкель пригласила его войти, и ему показалось, что она совершенно не удивлена, несмотря на то, что был уже первый час ночи.
Он поднялся по лестнице, она ждала его в дверях. Ринкель серьезно посмотрела на него и отошла в сторону, позволяя ему войти в квартиру. Его начало подташнивать, как только он уловил хорошо знакомый запах духов. Коридор напоминал ее кабинет, здесь царил безупречный порядок. В квартире было наверняка градусов на сорок теплее, чем на улице. Пол окоченевшими руками снял перчатки и развязал шарф. Ни один из них пока не произнес ни слова.
Совсем недалеко от них, за закрытыми дверьми спальни Ринкель, находились ее книжные полки, уставленные литературой по лингвистике. Еще у нее имеется несколько сотен книг о насекомых, на ее прикроватной тумбочке лежит книга «Секреты улья», заложенная примерно на середине. Целая полка в доме у Эдит Ринкель заполнена произведениями Паулетты Рос. Она часто покупает пару ее романов перед поездками. Несколько коллег бросали уничижающие взгляды на такое чтиво, но Ринкель не стыдится своего увлечения. Она уважает писательницу Паулетту Рос, она восхищается ее знаниями и неоднократно задумывалась о том, кто может скрываться под этим псевдонимом. Книги в ярких обложках с толстыми золотыми буквами стоят у нее на полке, они могли бы послужить сближению Ринкель и Пола, но он не видел этих книг, а она, естественно, не догадывалась, что он сын писательницы. Но однажды, когда после завершения этой истории пройдет немало времени, у них состоится долгий разговор, в котором они, помимо прочего коснутся, произведений Паулетты Рос и расскажут друг другу о своих отцах. Они обсудят исчезновение одного и суровость второго, одного, который мог оказаться швейцарцем, и второго, который был начальником управления. В этом разговоре речь пойдет о гневе и мести, но закончится он очень спокойной беседой между Ринкель и Полом.
Всем своим видом Пол пытался показать, что пришел не с дружественным визитом. Ринкель очень тихо заперла входную дверь.
— Хотите чего-нибудь выпить? — наконец спросила она. Пол покачал головой. Он не снял пальто, так и стоял посреди коридора, не сходя с места, и грелся. От его одежды шел пар, но внутри он весь кипел. И вот он открыл рот и рассказал, по какой причине явился к ней домой так поздно. Он говорил долго.
Она все это время стояла неподвижно.
— Это неправда, — проговорила Ринкель, как только он замолк. Пол, конечно, ожидал такого ответа, но был не готов к тому, что она произнесет это таким ледяным голосом.
— Я выступаю от имени Нанны, — уточнил он.
— Ага, значит, вы ее рыцарь, — усмехнулась Ринкель. — Ее кастрированный рыцарь, бегающий по всяким поручениям госпожи?
Пол опустил глаза, и взгляд его упал на ноги Ринкель. На ней были ярко-оранжевые туфли из замши, расшитые большими стеклянными жемчужинами, сгруппированными так, что создавалась иллюзия абсурдного леопардового рисунка. У этих туфель были очень острые носы и высокие тонкие каблуки. Эти почти светящиеся туфли указывали своими носами на него, и Пол никогда раньше не видел такой наглой обуви. Он не заметил, что одна нога все время ходила вверх-вниз, вверх-вниз, как будто нажимала на педаль прялки и никак не могла остановиться.
— Если бы она хотя бы выразила сожаление, почувствовала себя пристыженной, — рассказывал он потом Нанне, спеша домой по району Адамстюен. Пальцы руки, держащей телефон, покалывало от мороза даже сквозь перчатку.
Ринкель пришла в ярость. «„РЕВ 21“ — это мой проект», — повторяла она снова и снова. В последний раз она это прокричала, а лицо ее раскраснелось и стало страшным. Потом она взяла себя в руки, словно признавая проигрыш, ей больше ничего не оставалось, кроме как отнекиваться и таким образом отодвигать от себя правду, откладывая на какое-то время неизбежное.
Что бы ею ни двигало, Эдит Ринкель отрицала все с первой до последней секунды и даже сказала, что, скорее всего, кто-то украл этот проект у нее самой.
— Боже мой, — произнес гневный голос Нанны на другом конце провода. — Бедная Эдит, — сказала она потом, уже спокойнее. — Бедная Эдит, — повторила Нанна, — должно быть, она в отчаянии.
— Да, — сказал Пол, и они закончили разговор, сейчас им было больше нечего сказать друг другу.
В отчаянии — вот правильное определение. И он никогда не забудет лица Ринкель, сурового и несчастного, почти неузнаваемого: красивые черты расплылись, размазались, глаза остались такими же светлыми, как обычно, вот только желтое кольцо вокруг зрачков стало таким отчетливым, как никогда раньше. Ее лицо совершенно обнажилось, оно было таким беззащитным, каким бывает лицо человека либо глубоко униженного, либо пребывающего в высшей степени экстаза.
Лекция Пола в то утро не войдет в историю как одно из его наивысших достижений. Молодой любовник Ринкель, Александр Плейн (Пол сверился со списком студентов, посещающих его лекции), сидел за одной из последних парт. У него были русые волосы, довольно длинные, вьющиеся, почти кудрявые, и вытянутое мальчишеское лицо. Пол был вынужден против воли признать, что Александр красив и довольно сообразителен. Он принадлежал к числу студентов, которые слушали и понимали преподавателя.
Пол сразу обратил внимание на то, что все сорок три студента, собравшиеся в это утро в аудитории 64ФЛ, ожидают интересной лекции. Сорок три гладких, по-зимнему бледных незавершенных овала. Он поздоровался и замолчал. Потом Пол сосредоточился и рассказал об одной из двух статей, которые собирался рассмотреть на сегодняшней лекции. Это заняло примерно полторы минуты. Затем пятнадцать секунд он читал название второй статьи, после чего начал свои рассуждения, закашлялся, снова стал говорить, но сдался и заставил студентов отвечать на одно из старых экзаменационных заданий. (Он помнил это задание, потому что сам сформулировал его прошлой весной: «Широко известная футуристическо- лингвистическая гипотеза такова: все сильные глаголы будут склоняться по парадигме слабых. Расскажите, к чему могут привести такие изменения с точки зрения языкознания».)
Когда его время истекло (два часа, во время которых он отсутствовал в аудитории, хотя тело его, вне всякого сомнения, присутствовало там: оно постоянно поглядывало на часы, предпринимало беспомощные попытки что-то объяснить, отвечало невпопад и испытывало неловкость), он прямиком направился в кабинет Нанны.
— Что будем делать? — спросил он, не успев закрыть за собой дверь.
— Как твои дела, Пол?
— Плохо. Что мы будем с ней делать?
— Не знаю, — сказала Нанна. — Ты кому-нибудь рассказывал о случившемся?
— Нет.
— И не рассказывай.
