— Охолонись. Оставь кое-что и на завтра. Пригодится.
...Домой Леонтий вернулся уже в одиннадцатом часу. Нина ждала его на кухне.
— Ты почему не в постели?
— Словно сам не знаешь, — усмехнулась Нина. — Ушел рано утром, а возвращаешься поздно вечером — и за все это время ни одного звонка. Так скорее всего в сумасшедший дом с тобой попадешь.
— Понимаешь, Степановна, паренек у нас один ввязался в неприятную историю. В милиции сидит.
— И ты, конечно, ездил его выручать?
— Ездил, — согласился Леонтий.
— Ко всем ты относишься по-человечески, только не к жене, не к сыну.
— Не то говоришь, не то. — Леонтий вскочил, но, наткнувшись на табурет, остановился, взглянул на жену и неожиданно для нее тихо спросил: — Трудно тебе со мной, Степановна, верно?
ШЕСТНАДЦАТАЯ ГЛАВА
Семейная жизнь Федора никак не налаживалась. Иногда казалось: наконец-то снова приходит то прежнее, такое счастливое и радостное состояние, когда оба понимают друг друга. Но через несколько дней будто из ничего возникала ссора, и опять крики, слезы, и опять все кончалось тем, что Федор выбегал в коридор, хватал плащ, фуражку — и на улицу. В иные дни ему не хотелось возвращаться домой, замечал, что, как прежде, не спешит к Ирине, что при воспоминании о ней ему становится даже неприятно.
«Неужто я разлюбил ее?» — пугался Федор.
Не испытывал он радости и на работе, той самой радости, какая жила в нем тогда, когда он работал на комбайне. Именно эта радость любимой работы не забывалась им никогда. И он был уверен, что с возвращением в бригаду Леонтия Ушакова это чувство радости теперь уже будет с ним постоянно. Но шли дни, недели, а ничего подобного не происходило. Может быть, виной тому были постоянные ссоры с Ириной? Но нет, ссылаться только на это не хотелось. И в конце-то концов пришел бы тот день, когда Ирина поняла бы его: он не может жить без своей любимой работы, как и без нее тоже. Ведь бывают же минуты, когда она, как бы нечаянно, начинает его расспрашивать о комбайне, о том, что он из себя представляет. И он, Федор, отмалчивается. Значит, сам виноват? Но почему виноват, если ему не хочется говорить о своей работе? И опять возникает все тот проклятый вопрос: «Почему?»
И вдруг Федор понял. Понял в тот день, когда комбайн неожиданно вышел из строя. Это произошло уже после того, как на комбайне заменили не только бар, но и поставили новую «лыжу», изготовленную Сергеем Филипповичем.
— Что у тебя там, Федя? — спросил звеньевой Михаил Ерыкалин. — Долго еще?
— Черт его знает! — выругался Федор. — Вроде все осмотрел, а не включается.
— Может, Филиппыча вызвать?
— Не стоит. Еще покумекаю.
Но прошел целый час, а комбайн, как назло, не включался. Возле крутился Сергей Наливайко и без конца задавал вопросы:
— А может, здесь неисправность? Или здесь?
Федор не выдержал, кинул мешочек с инструментами к ногам Наливайко.
— Если ты прыткий, то сам попробуй!
Хотел устыдить Сергея, принизить: мол, техникум кончил, не разбираешься в простых вещах, но туда же, в специалисты лезешь.
Но Сергей не обиделся, даже напротив, был рад, что ему разрешили один на один «посоветоваться» с комбайном. Схватил мешочек — и мигом к щитку, на живот прилег, того и гляди под комбайн улезет.
— Чего ты ужом-то вытягиваешься, ты уж колечком соберись, сподручнее будет, — шутил Андрей Чесноков.
— Ты, Андрюша, не шуткуй, дело серьезное, — наставительно говорил Трофим.
— Разве я шуткую? Я совет даю.
— Хватит языками молоть! — строго прикрикнул на них Михаил Ерыкалин.
Андрей засмеялся:
— Ну, Михаил, совсем начальником заделался. Скоро орать будешь!
— Надо будет — и заору! — серьезно проговорил Михаил и нетерпеливо спросил: — Как там, Сергей?
— Ладится, что ли? — спросил и Трофим.
И никто не обратился к нему, к Федору. Будто не было его рядом, будто и не он машинистом здесь. Злился Федор и вдруг пожелал про себя, чтоб комбайн окончательно вышел из строя.
Взвыл мотор протяжно и долго и замолк, еще загудел — снова замолк, но на третий раз комбайн заработал ровно, спокойно.
— Посторонись, честной народ! — весело закричал Сергей Наливайко и включил бар, а потом включил скорость, и комбайн медленно, но уверенно пошел вверх.
Ребята заняли свои рабочие места. Только он, Федор, стоял в сторонке и не шевелился. А потом, будто очнувшись, подбежал к комбайну, оттолкнул от щитка управления Сергея:
— Иди, лучше командуй!
Не обиделся Наливайко, уступил Федору его законное место. Но сам не ушел, а стоял чуть поодаль и внимательно следил, как управляет машиной Федор.
Но что это? Комбайн проехал всего один метр и остановился. И уже на правах хозяина уверенно подошел к комбайну Сергей Наливайко и также уверенно сказал:
— Пусти, Федор, я сам.
И тут Федор взорвался:
— Чего ты все лезешь, как в душу! Просят тебя?
Сергей растерянно пожал плечами:
— Какая муха тебя укусила, Федя? Не выспался, что ли?
— Не мешай! Уйди!
— Зачем ты, Федор, взъелся на парня, — вступился за Сергея Михаил Ерыкалин.
— Я хозяин, мой комбайн!
— Тут хозяев нет! — возразил Трофим. — Тут — коллектив!
Пришлось вновь уступить свое место Сергею Наливайко. И опять, как несколько минут назад, мотор сначала взревел, потом загудел, а затем заработал как положено. Но на этот раз не оттолкнул Федор Сергея, и Сергей управлял комбайном наравне с Федором. Когда доехали до конца лавы, Сергей, пожав руку Федору, радостно выдохнул:
— Спасибо тебе, Федя.
И с того дня он часто вставал рядом с Федором. Уже никто больше не произносил вслух одно только имя Пазникова, а обычно добавляли:
— И Сергей помогал.
А однажды кто-то из ребят сказал, обращаясь к Сергею:
— Становись, дружище, комбайнером.
И Сергей вполне серьезно ответил:
— А что, подумать можно.
Федор стал середняком, одним из многих. «Да, середняком, — соглашался вдруг Федор. — А если так, то зачем же я здесь, в этой лаве? Чтоб мучить себя? Ирину?»
— Ты чего такой грустный, Федор? — спросил его, встретившись случайно в коридоре быткомбината, Алексей Иванович. — Может, с женой поговорить?
— Спасибо, не надо. Устал я.
— А я уж подумал, не случилось ли что. — И заторопился дальше.
«Так спросил, по привычке», — с неприязнью подумал Федор и опять поймал себя на мысли, что раньше
