как я заметил, водите сына, должны принести свои положительные результаты.
— Врачи то же самое говорят. Не теряйте, говорят, надежды.
— Вот-вот, — обрадованно подскочил сосед. — Я в том вас и убеждаю, как вы успели это заметить. Не теряйте надежды, Григорий Иваныч. Ваш сын пойдет, обязательно, непременно пойдет.
Растрогался тогда Григорий — все, что в доме вкусного было, на стол сволок: угощайся, соседушка. Но сосед меру знал: брал тонкие ломтики торта, запивал лимонадом, на спиртное рукой махнул:
— Не употребляю. Так сказать, организм не позволяет. Да и вы, как я заметил, делом этим не увлекаетесь. Вот и славно, — и не преминул еще раз повторить: — Не волнуйтесь, Григорий Иваныч. Будет ваш сын Витюня ходить.
И как он обрадовался — искренне, до слез, когда Григорий однажды утром крикнул со двора:
— Сын-то мой пошел... зашагал!..
Откуда только прыть взялась в тучном теле: перемахнул через забор и вместе с плачущим Григорием следил за каждым — нестойким, робким — шажком мальчика.
— Что я вам говорил, а? Что говорил?
Когда уставший, счастливый мальчик, отнесенный на руках счастливого отца в постель, уснул крепким сном, Григорий, так и не отпустив соседа даже переодеться, усадил на почетное место, выставил на стол графинчик вина.
— Вишневая наливочка. Держал вот ради такого дня. Вы уж не откажите, соседушка, выпейте. Хоть рюмочку, хоть пригубите, за муки и ожидания наши общие.
— Ну что вы, — вежливо пожал плечами сосед. — Я ведь вам ничем особым и не помог... А выпить по такому случаю не откажусь. Разделю с вами отцовскую радость.
— Спасибо вам, — Григорий размазал по щекам слезы, вновь выступившие на глаза. — Возьмите вот, не откажите, — и рядом с налитой рюмочкой положил коробочку. Сам открыл ее, подвинул поближе к соседу, — часы, круглые, с черным циферблатом, с позолоченной цепочкой лежали на бархатной подушечке.
— Что вы, что вы, — замахал руками сосед, стараясь отвести взгляд от коробочки. — К чему это? Зачем?
— Не обижайте, прошу вас.
Принял подарок сосед — не обидел Григория. И выпил с ним — опять же не обидел. И руку на сердце положил:
— Чем могу — всегда с превеликим удовольствием. И тем не менее это не помешало ему в тот же вечер — как обычно, вполушепот, в широкой супружеской постели, при свете в пятнадцать ватт — сказать жене:
— Мог бы что-нибудь подороже дать. Не обеднял бы. Я, можно сказать, из беды его вызволил, а он меня — часами. Часов-то у меня двое, куда эти девать?
Он знал: жена попрекнет его — попреки раздражали, но без них он прожить не мог — и ждал.
— Сколь раз говорила: простодыра ты. Все лезешь куда не просят. А польза какая?
— Ты, Клавдя, молчи. Не твоего это ума дело.
— Тогда не хнычь, — резонно отвечала жена. Сосед, будто внутри его аккумулятор зарядили, говорил, все более увлекаясь:
— Сложна, Клавдя, природа человеческая. Сложна и противоречива. Сколько всяких умов билось над разгадкой ее. А все — впустую, как об стенку горох. И чем дальше, тем сложнее, а должно быть наоборот. Ан нет — не получается. Запутывается. Вот ведь какая картина вырисовывается. Взять, к примеру, соседа нашего Григория Иваныча... Ты спишь, что ли? Эх ты, неразумная...
Становилось тоскливо, хотелось ударить по крутой, лоснящейся спине жены, и сосед, ненавидя в эти минуты и себя, и жену, а заодно и всех людей, знакомых ему и незнакомых, переворачивался на бок и прижимался плотным телом к холодной, шершавой стене.
Ко всему тому, что сосед был человек начитанный и страдающий, он был еще человеком деловым и хозяйственным. Знал, где можно купить по дешевой цене тес, достать гвозди нужного размера и многое- многое другое. И Григорию Пестову он время от времени помогал, не теряя надежды, что когда-нибудь его заботы окупятся с лихвой. Не обращал внимания, когда жена ворчливо говорила:
— Простофиля ты. Помяни мое слово — обманешься. От жизни такой он сумасшедшим станет.
Она-то и разнесла по улице страшную новость: Григорий-то Пестов с ума сошел. И даже с радостью призналась мужу:
— Что я говорила! Сколько в него всадил, а чего взамен получил? Где яблочки наливные, ягодки спелые? Шиш — и только!
— Молчи, дура! — взорвался муж.
Впервые в жизни оскорбил он жену грубым словом, и та разинула толстогубый рот, так с разинутым ртом выкатилась за порог.
А сосед еще крепче пущего задумался: «Что за причина была сад рушить?»
11
До позднего часа, пока не стемнело, копали котлован. Упрямо молчали и лишь изредка, когда подходили к ведру, чтоб напиться и чуть передохнуть, взглядывали друг на друга, как бы пытаясь спросить: «Не пора ли опомниться?»
— Хватит, шабаш! — по привычке бригадирским томом сказал Комарик.
Оба его напарника тотчас же оставили лопаты в земле, так и не выворотив лишнего пласта.
А потом все трое посмотрели на Григория и переглянулись между собой: «Он что — двужильный?» Ни разу не подходил к ведру, ни разу не поднял головы и сейчас, кинув взгляд исподлобья на остановившихся землекопов, еще яростнее замахал лопатой.
Комарик окликнул нерешительно:
— Пора бы и кончить. Ни черта не видать.
— Идите, — выдохнул Григорий, не распрямляя спины.
— А ты? Устал же.
— Идите. Завтра жду. Если можно — пораньше.
— Как получится, — пожал плечами Комарик.
Направились — гуськом, след в след — к калитке, стараясь не смотреть на развороченный огород. Перед тем как выйти за ограду, все-таки оглянулись: Григорий, белея рубашкой в быстро наступающих сумерках, работал с прежней яростью. Промолчали, но, оказавшись на улице, заговорили, перебивая друг друга:
— Не человек, а дьявол какой-то!
— Надо же так — три часа, без роздыху.
— Он и вправду чокнутый.
— Зачем согласились? С таким свяжешься — не развяжешься, — опять усомнился Василий. Михаил поддержал товарища:
— И деньги не нужны.
— Цыц, паразиты! — обрезал Комарик. — У человека — беда, Сын может к нему не вернуться!
Рассказал Комарик, как уговаривал его Григорий, как на коленях стоял перед ним, как деньги предлагал.
Притихли парни: странная история. И все же непонятно: нельзя ли иначе поступить, что-нибудь другое придумать?
— Значит — нельзя, — подытожил спор напарников Комарик. Как бы спохватившись, сунул руку в карман. Вытащил деньги.
— Как с ними быть?
Вроде и спрашивать не надо: всем — поровну. Тут старшинство не соблюдается: работали не по разряду. Так и раньше было, и никогда Комарик не задавал такого нелепого вопроса. А сейчас
