По приезде своем в родной шахтерский поселок я, как и прежде, побывал у своих товарищей по работе. Встречался я с ними в самых разных местах — и дома за праздничным столом, и в забое при свете шахтерских ламп, и в бане на горячем полке парилки.
А вот с Николаем Червоткиным, слывущим на шахте шутником и балагуром, я стакнулся в узком, пропахшем застоявшимся табачным дымом коридоре редакции городской газеты. И я, наверно, меньше всего удивился бы, если бы встретил Николая где-нибудь в другом, пусть даже ресторанном, месте. А тут, в коридоре редакции... Какая непонятная сила смогла привести его сюда?
Я-то отлично знал, как был однажды крепко обижен газетой Николай Червоткин. Его наряду с другими шахтерами с нашего участка сфотографировали, пообещав, что фотография его будет напечатана на первой странице. И верно — была напечатана, но фамилия под фотографией оказалась другая. И не чья- нибудь просто незнакомая, а злейшего врага по спорам да анекдотам — Михаила Худякова. И наоборот — под снимком Михаила Худякова стояла его, Николая Червоткина, фамилия. Нелепее ошибки нельзя было придумать. Разумеется, уже в следующем номере газеты была внесена поправка, дежурный редактор, по вине которого вкралась ошибка, извинился, но Николаю не стало легче. Едва ли не плача, он признавался:
— Все бы ничего, но зачем же встревать в это дело Мишку Худяка? Что же получается? Крокодильское «нарочно не придумаешь». Вот что получается. Нет, братцы, как хотите, а с газетой я планы всякие завязал.
И вот собственной персоной встречаю я в стенах редакции Николая Червоткина. Я так и застыл — не чудится ли мне?
— Здорово, — буркнул Николай и подался к выходу. Что это с ним? Не рад? Я догнал Николая в сквере, молча пошел рядом. Дошли до автобусной остановки. Тут я осмелился все же спросить:
— Что стряслось, Никола?
— А-а, в душу их мать, — вполголоса заматерился Николай, выдернул из кармана пиджака толстую тетрадку. — Вот, сочиненье мое вернули. Ведь сами просили, сами: «Все, как было, обрисуйте». Особо меня этот очкастый уговаривал. Я перед ним за историю одну извиниться хотел, а он как услышал всю правду, так вцепился в меня клещами. Ну, слово дал. Три ночи не спал — обрисовывал. А результат? Вот он — результат. Вернули, как по мордасам набили. Очкастый извинялся, на главного сваливал, а мне-то легче от этого? Только новую кличку от Мишки Худяка схлопотал... А-а, пропади оно пропадом, — и рванулся к урне, чтоб выбросить тетрадку.
— Подожди, Никола, дай мне прочитать.
Едва уговорил. Сунул небрежно, сердито проговорил:
— В газету не носи. Прочти и забудь. Договорились? — и, наконец-то улыбнувшись такой знакомой, простецки-обезоруживающей улыбкой, потянул меня к подошедшему автобусу. — Поехали ко мне. Успокоиться надо. Понимаешь?
Вечером, вернувшись от Николая Червоткина, я сел за чтение. А прочитав, решил, что если печатать историю, рассказанную шутником и балагуром Николаем Червоткиным, то печатать надо всю целиком, ничего не убавив и не прибавив, разве что правильно расставив запятые, которых оказалось больше, чем полагается...
«Ну, перво-наперво, как я полагаю, начать с того надо, с чего завязалась вся эта история. А завязалась она с появления на нашем добычном участке корреспондента городской газеты по фамилии Павлов, а может, скорее всего, с пропажи обушка. Обыкновенного шахтерского обушка, но для меня лично в некотором роде и не совсем обыкновенного. В общем, все по порядку...
Спустился к нам в лаву с утра корреспондент городской газеты по фамилии, как я уже сказал, Павлов. Видный такой, представительный, с золотыми очками на толстом носу. Не терпелось мне задать ему один вопрос: «Как поживает в их газете горе-фотограф и не икает ли он за обедом?» По халатности этого товарища вышло одно нелепое дельце, которое, если говорить начистоту, мне до сих пор покоя не дает. Но корреспондент попался строгий, тему держал одну — как наша бригада добилась высоких показателей. На посторонние темы не отвлекался. Меня это меньше всего трогало, на то есть бригадир, но бригадир наш вел себя с корреспондентом вроде бы как пришибленно. Мне такое поведение со стороны всеми уважаемого Егора Никитича видеть было странно. В работе он парень хоть куда, удержу нет. Все у него в руках горит, любо-дорого посмотреть. Да и человек он общественный, член партийного бюро, на собраниях завсегда говорит бойко. Правда, руками излишне размахивает, так это от привычки нашей, забойной. Одним словом, парень что надо. А тут растерянный какой-то, двух слов связать не может. И другие ребята, глядя на бригадира, тоже растерялись.
Выходит, что мне надо выручать Никитича, иначе совсем авторитет свой ни за что ни про что подорвет. Какое тогда мнение создастся у строгого корреспондента? Ясно, что самое никудышное. Вот тут я и пошел напрямки.
— Разрешите подключиться к беседе, — и не дав корреспонденту рта раскрыть, продолжаю агрессивно: — У меня тут для вас, товарищ Павлов, примерчик есть. Весьма показательный.
— Слушаю, — живо поворачивается ко мне корреспондент.
Ага, значит, можно смело продолжать, и я ему чуть ли не шепотом:
— Пойти бы надо. Тут недалече.
Отошли — и снова:
— Слушаю, — и блокнотик с карандашом наготове.
Но я достаю из кармана рукавицы, подаю.
— Вы блокнотик-то спрячьте пока, испачкаете. Тут пройти чуток надо.
— Зачем?
— Вы же факт хотели?
— Ну?
— Так он не здесь, а там, — я ткнул в темноту штрека,
— Не понимаю.
— Чего ж тут непонятного? Факт-то вещественный. Его увидеть надо, пощупать.
— А это к нашему разговору относится? — засомневался корреспондент.
— Даже непременно.
— Ладно, идемте, — решился корреспондент и рукавицы в карман чистенькой спецовки сунул да еще рукой придавил, как бы не выпали. Я ему — вежливо:
— Вы, товарищ Павлов, рукавицы-то наденьте. Руки испачкаете. Там, — я снова ткнул в темноту штрека, — глинисто и вода капает.
— Какая вода?
— Обыкновенная. Пить ее можно. На вкус приятная.
Пожал плечами корреспондент, но, видать, отступать назад неприлично — все-таки слово дал, потому и сказал сравнительно бодро:
— Пресная так пресная. Идемте.
Пошли рядом, молча. Потом вижу — отстал, в затылок дышит. Я не останавливаюсь, иду дальше. Слышу за спиной:
— Скоро?
Сразу видно — к шахтерской жизни человек не приспособленный. А ведь нам еще по гезенку подниматься. По тому самому, где глинисто и где сверху вода капает. Может, назад повернуть? Может, факт мой примечательный для такого строгого корреспондента и не покажется примечательным?.. Но отступать не привык.
— Так скоро? — заволновался товарищ Павлов. По голосу видно: не рад, что согласился.
— Маленько осталось.
— А конкретно? Мне к двенадцати часам с директором шахты встретиться надо.
— Успеете.
— А что это за факт? — стал подступать ко мне с другого бока нетерпеливый корреспондент.
— Показательный факт.
