Чашка стояла на столе. Я схватила ее в руки. Ни щелочки, ни зазоринки. Целая. Не склеенная. Только из магазина — внутри болтаются бумажные чешуйки.
Успел.
Я коснулась чайника. Он был горячий. Как будто только что вскипел.
Наверное, я должна была разозлиться. Меня опять провели как маленькую. Но я могла только улыбаться. Макс неподражаем!
Даже Белка вылезла из-под стола и с любопытством стала смотреть, кто это тут смеется.
— Да, зверь, — притянула я к себе крысу, — вот так и живем. Ты чашки ешь? — Крыса понюхала блестящий фарфор и отвернулась. — Значит, будем тебя кормить другим.
Я взяла мохнатое тельце в руку. Пора отдавать Белку хозяйке. А то с моим режимом крыска исхудает. Спокойно болеть мне теперь не дадут.
Пока Белла грызла свои семечки, я вымыла чашку, заварила чай и села на кухне ждать папу. От недавнего приступа осталась только слабость и она позволяла мне немного побыть на кухне.
За окном на подоконнике таял снег. С крыши капало вставшее солнце принялось за свою работу. С козырька над окном натекла сосулька, теперь она медленно истончалась, отражая на стену изломанный свет солнца.
Белка возилась на полу. Было тихо. Тело привычно ломило, оно звало меня поваляться в постели. Уходить с кухни не хотелось. В комнате мне бы пришлось либо снова спать, либо открывать учебники. И то и другое сейчас виделось какой-то бессмыслицей. Что толку учиться, если твоя жизнь зависит от кого-то другого?
«Антон…» — мысленно произнесла я, вспоминая крупного веселого парня с рыжими непокорными вихрами. Компьютерный гений, чихающий при появлении вампиров. Я не хотела ему вредить. Мне просто надо было отвлечь Смотрителей, чтобы увести Макса подальше. Белка очень кстати попалась под руку.
И что же теперь? Сами Смотрители наверняка знают, как ему помочь. Аркан из «нехороших» предзнаменований строился постепенно. Неприятности скапливались вокруг меня в тот день маленьким ураганом, но я, как могла, гасила их «обратными» знаками. «Добрая» Катрин подлила масла в огонь, разбив зеркало и доведя количество гостей в тот вечер до тринадцати. Я подбросила Антону крысу, вестницу зла, проводницу из мира живых в мир мертвых. Тоже не душевный символ. Аркан замкнулся на Антоне. И если на вампира он действует весьма специфически — тот теряет свои качества, ненадолго становится уязвимым для Смотрителей, — то человек… А что происходит с человеком? Он становится хроническим неудачником? И вылечив насморк, тут же заболевает ангиной? Но ведь все можно исправить: собрать вокруг Антона хорошие приметы — на удачу, на здоровье, от сглаза, в конце концов. Только этого никто не делает. Почему? Может, не догадываются?
Первым моим желанием было позвонить Олегу и рассказать о своем открытии. Но вместо того, чтобы пойти в комнату за телефоном, я открыла холодильник и достала сыр. Вот чего мне не хватало — куска сыра. Под него я всегда хорошо думаю. А еще мне нужна чашка кофе. Я отодвинула заварник, щедро, через край, насыпала коричневый порошок, плеснула кипятка. Знакомый кисловато-горький запах поплыл по кухне. Макс непременно сделает замечание, что я ем одну гадость. Он унюхает запах кофе даже через три часа. Может быть, растворимый кофе и не очень полезен, зато кофе с молоком, то есть с сыром — в самый раз.
Значит, Антона они не лечат специально. Может быть, даже для того, чтобы держать меня на коротком поводке, все время знать, где я и что делаю.
Я дернулась, чуть не опрокинув чашку. Что было бы, если бы Макс не стал останавливаться и вчера в мастерской произошло все то, о чем мы потом говорили? Неужели в Москве об этом тут же узнали? Какой ужас! С силой я провела ладонями по плечам, словно этим движением могла освободиться от невидимой ниточки, связывающей меня с Москвой.
Подло и мерзко! Как они могли?
Захотелось немедленно стереть, снять с себя заразу. И я шагнула под душ. Воду сделала погорячее и стала ожесточенно тереть себя мочалкой. Сильно за спину руки завести не получалось, поэтому я с особым усилием терла живот и плечи. Спину потом старательно оттерла полотенцем. Побрила ноги, подстригла ногти, проследила, чтобы ничего не осталось, все сбежало в сливное отверстие. Любителям сглазов и наговоров нечем будет воспользоваться! Потом в чистое. На какое-то время мне показалось, что никакой болезни нет, но стоило переступить порог ванной, как все вернулось обратно. Я с трудом подавила в себе желание повернуть по коридору направо и в комнате упасть на кровать. Пошла налево, на звук льющейся воды.
На столе лежали вафельный торт, пачка масла, батон хлеба, сыр, упаковка овсяного печенья. Я очень люблю своего папу. За то… за то, что он нормальный. И никогда не лезет в мои дела. Сейчас он сделает себе несколько бутербродов с колбасой и сыром и либо уйдет в комнату к телевизору, либо останется на кухне читать газету. Толстый кусок белого хлеба, щедрая порция масла, колбаса свисает с боков бутерброда, приличный ломтик сыра — мой папа умеет и любит жить. Ему мои страдания не только непонятны, но и непредставимы. Он живет в удовольствие. Я же старалась удовольствие в своей жизни разрушить. Вот такие у меня маниакальные способности.
— Ты уже попила кофе? — быстро глянул в мою сторону папа. — Я тебе налил чай.
Ну, кто еще мог так поступить? Не предложение, не приказ — угощайся, и все тут!
Я села к столу, покосилась на газету. Белка прогрызла дырку прямо посередине. Значит, папа пойдет смотреть телевизор, читать ему нечего.
— Здесь ничего важного не было? — развернула я лист.
— Теперь уже нет, — выразительно посмотрел на меня папа. — Но в следующий раз корми крысу до того, как она отправится на охоту. Мама будет недовольна, если очередная Лариска съест ее тапочки.
— Ее зовут Изабелла, — обиделась я за гостью, — и она очень извиняется. К тому же Белка съела только рекламу и пару статей.
На глаза бросилось что-то знакомое. Какое-то слово, на которое я не обратила внимания, но теперь оно как бы стояло перед глазами, но я не в силах была его вспомнить. А потому снова уткнулась в газету. Белка на полу тревожно забегала, запищала, просясь на руки, словно дитя.
— Сейчас, сейчас… — пробормотала я. Что же там было за слово?
Белка укусила меня за ногу. Вот ведь зараза! Я отпихнула от себя крысу, и та, крутанувшись разок за своим хвостом, устремилась в коридор. Я проводила ее глазами. Куда может бежать зверь? Пойдет устраивать сидячую забастовку? Каску забыла прихватить, стучать об пол будет нечем.
— Пап, а ты не покупал другую газету? — спросила я, еще не понимая, что хочу услышать от отца.
Проводник между миром живых и мертвых… Зверь, нарушивший аркан… Чувствовать могут только те, кто умеет это делать…
Цокот коготков стих. Либо крыса добралась до ковра в комнате родителей, либо…
Я выглянула в прихожую. Хорошо, что мы подарили Маркеловой белую крысу. Если бы она была темная, постоянно терялась бы. А так зверек-альбинос на темном папином пальто смотрелся как неудачно поставленная заплатка.
— Белка, меняешь хозяина?
Мой вопрос зверька не остановил. Крыска ловко ползла к карману, из которого торчала газета. Я подождала, когда она вонзит зубы в периодическое издание, и только потом взяла их обоих в руки. Белла снова пыталась искромсать рекламу.
— С тобой может быть солидарна вся страна — рекламу любят только рекламодатели. — Крыса больно укусила меня за ладонь, отвоевывая лакомый кусочек. — Эй, верну Маркеловой, она посадит тебя на сухой паек из туалетной бумаги! — припугнула я Белку. Но угроза не подействовала. Пришлось ее засовывать в перчатку. Пока она прогрызет жесткую кожу, можно будет разобраться с газетой.
— Папа! Почему крысы не любят рекламу? Потому что их заявки никогда не печатают?
Отец оторвался от газеты — он все же пытался читать то, что ему щедро оставила хвостатая вредительница.
— Они читать не умеют, а от рекламы вкусно пахнет, — пожал плечами папа.
— От рекламы вкусно пахнет, если в нее заворачивали колбасу. Лично я никогда не любила запах
