типографской краски. В нем есть что-то тяжелое. Чтобы лишний раз в том убедиться, я ткнулась носом в газету и прямо перед собой увидела крупное слово: «СГЛАЗ».
«Сниму сглаз, порчу, наведу приворот…»
Я окинула взглядом весь столбец. «Целительница Тамара», «Ясновидящая Софья», «Колдун третьей категории Иван»…
Половина из всего, что здесь написано, конечно же, бред. Ничего они не могут, только деньги трясти. Но ведь с чего-то все у них началось? Они что-то почувствовали, что-то увидели…
Я провела рукой по странице, ладонью снимая налет черной типографской краски.
Не то, все не то! Люди, которые чувствуют… Не обязательно Смотрители. Маги, например. Те, что живут по закону земли, которые знают травки. Вот кто сможет снять замкнутый аркан! Одна примета перебивается другой.
— С Максимом поругались? — Папа кивнул на колонку «магов».
— Наоборот.
Я все разглаживала и разглаживала надкушенную газету. Не только Смотрители обладают силой и знают приметы. Смотрители — ученые от города, приметы по книжкам изучают. А есть те, кто приметы замечает, кто знает особенность каждой вещи, каждого дерева, каждого кустика.
И имя им… колдуны?
Я поежилась. Конечно, настоящий колдун рекламу давать не будет. Ни к чему. Если надо, к нему и так придут. И денег он не возьмет — человек сам заплатит свою цену.
Я с удвоенной силой принялась мучить газету, так что она порвалась.
Ой! Не крыса — так я. Не судьба папе нормально почитать. Я пригляделась к тому месту, что так старательно грызла Белла. Здесь тоже было объявление по колдовству, но оно было изгрызено в лапшу.
Проводник… Уж не это ли объявление не понравилось хвостатой бестии?
— Папа, у тебя случайно третьей газеты нет? — без всякой надежды спросила я.
Третьей газеты не было. Но я уже знала, где и что искать. И даже догадывалась, у кого спрашивать.
Время близилось к двенадцати, мне опять хотелось спать. В коридоре на полу валялась перчатка. Палец был разорван. Значит, я двигаюсь в правильном направлении.
Я набрала номер Маркеловой.
— Болеешь? — с тоской спросила меня готка.
— Умираю, — бодро сообщила я. Хотя бодрости во мне было — до кровати дойти. — Крысу свою забери. Она у меня всю кожгалантерею съела.
— Корми, корми, — с явной радостью в голосе напутствовала меня Лерка. — Дневник мой у тебя?
— Не читала, — сразу ответила я на предполагаемый вопрос.
— Врешь! — Вообще Лерка была мирным человеком, вот только последнее время что-то у нее с головой сталось.
— Приходи, проверишь, — щедро предложила я.
— И как же я проверю? — усомнилась Маркелова.
— По отпечаткам пальцев и тайно забытым волоскам. Любая дактилоскопия даст тебе ответ…
Лерка натужно засопела. Я тяжело оперлась о тумбочку, на которой стоял телефон. Опять мне плохо. Хотелось позвать Макса, чтобы он пришел и сделал так, чтобы болезнь ушла насовсем.
— Топай ко мне, пока я не уснула, — стала я зазывать подругу. — А то в бессознательном состоянии я за себя не отвечаю. Может, чего и прочитаю не то.
— Я тебе прочитаю! — слишком громко и жизнерадостно воскликнула Лерка. Фиговый из нее гот получается. — Жди.
Жду. А что мне остается? Я доползла до кровати. Болезнь сродни любви — незаметно заражаешься, а потом всеми силами начинаешь от нее лечиться. И почему любовь так не вписывается в наш правильно- математический прагматичный мир? Ни школа, ни родители, ни друзья рядом с любовью ужиться не могут. И этот выбор… Постоянный, мучительный выбор между и между. Эта мука, эта боль — она постоянно тянула меня к Максу. Хотелось его видеть каждую секунду, чувствовать, что он рядом…
В душе защемило, дышать стало тяжело. Мне показалось, что я стою на обрыве и смотрю вниз. Голова кружится, в груди щекочет так сладко и одновременно так неприятно, и пальцы на ногах щемит, и ноги становятся как деревянные. И понятно, что надо отойти, перевести дух, но я все смотрю и смотрю вниз, до дурноты. И вместе с этим приходит осознание, что любовь — настоящая любовь, а значит, и моя — всегда будет трагедией. Сладко-щемящей трагедией с тайной надеждой на счастливый конец. Но в том-то и крылась величайшая тайна, что ответа на вопросы о любви нет, как нет конца нашим отношениям с Максом. Чем все у нас может закончиться? Свадьбой? Детьми? Но это не исход любви. Это все природное, необходимое, житейско-бытовое, во что превращают любовь умные взрослые люди, которым надо как-то жить, на что-то кормиться, у которых есть свои тщеславные устремления. Жизненные удобства, расчеты, компромиссы не могут соседствовать с любовью. И какая же я дура, что все еще цепляюсь за такие глупости, как кто где спал и где проснулся! С любовью это не имеет ничего общего. Просто отголосок старой жизни, та шкура, что уже слезла со змеи, но еще цепляется за ее хвост отжившими чешуйками.
От таких мыслей, от того, что меня вдруг переполнила любовь, сердце заболело. Дыхание перехватило. И все то глупое и наносное, все те ненужные слова, что я все еще придумывала, стали от меня уходить. Не надо бороться за любовь. Любовь — данность. Именно это мне каждый раз пытается объяснить Макс, а я все не понимаю. Я все еще требую каких-то доказательств. А их нет и быть не может. Любовь не выражается в предметах и расстояниях. Что бы теперь ни происходило, где бы я ни была, все не имеет значения, потому что у меня теперь есть моя Вселенная, наполненная любовью, свой истинный смысл, рядом с которым вековые знания — ничто.
И как бы подтверждая мои слова, до сих пор мирно стоящая стопка учебников вдруг опрокинулась. Белая тень мелькнула по ковролину.
А в груди все сжималась и сжималась как-то невидимая частичка меня. Было больно и радостно.
Я стояла над обрывом, чувствуя неприятные мурашки, и понимала, что счастлива. Счастлива сейчас и навсегда. И что бы ни произошло дальше со мной и с Максом, я сохраню в себе свое чувство любви — чувство вечного восторга перед жизнью и перед этим даром, весь смысл которого умещается в такое короткое слово.
Глава VI
СБОРЫ В ДОРОГУ, КОТОРОЙ НЕ БУДЕТ
Сон был черный, непроглядный. Вырывалась я из него с трудом. Он держал меня в своих мертвых объятиях, все шептал, чтобы я не шевелилась. Но назойливая птичка стучала в стекло, теребила мои волосы, заставляла вспоминать, о чем-то думать. Двигаться.
Глаза открывать не хотелось, но пришлось.
В комнате еще было светло, солнечный свет сместился в дальний правый угол окна, но тело свое я еще не чувствовала. Оно спало, запрещая мне брать его под свою команду.
Звонок в дверь пропел снова. Сердце в груди шарахнулось, заставив меня глубоко вдохнуть и закашляться. Я повернулась на бок, пытаясь сообразить, что происходит. Птичья трель повторилась,
