допрос, он шел как свободное изложение подсудимым всего, что он желает сказать суду. Затем прямой допрос, который вел адвокат как сторона, вызвавшая свидетеля. За этим следовал перекрестный допрос противоборствующей стороной – обвинителем. Допускался также повторный прямой допрос адвокатом и повторный перекрестный допрос обвинителем. По такой же схеме допрашивали подсудимых в Нюрнберге. Однако имели место и кое-какие изменения: в Нюрнберге главный допрос, то есть свободное изложение обвиняемым обстоятельств дела, был устным, в Токио же – письменным. Ради экономии времени и облегчения трудностей, связанных с языковым барьером, Трибунал обязал обвинителей и защиту заблаговременно представить в письменной форме показания своих свидетелей, даже если они лично будут присутствовать на суде. Устав Трибунала (статья тринадцатая) допускал в качестве доказательства без каких-либо ограничений письменные свидетельские показания, данные под присягой. Такие показания назывались аффидевитом и согласно решению Трибунала могли заменить главный устный допрос свидетеля в суде, если вызов его был затруднен.
Эти аффидевиты заменили устный главный допрос свидетеля. Таким образом, устно только велись допросы – примой, перекрестный, повторный примой и повторный перекрестный. Из этого правила Трибунал сделал одно исключение: разрешил не представлять аффидевита, если в суд вызывался свидетель американец, или англичанин, или лицо с высшим образованием, свободно владеющее английским языком. Допросы таких свидетелей велись целиком устно.
Чтение письменных показаний одного свидетеля нередко длилось часами, а отдельных подсудимых – днями.
Почти год – с 24 января 1947 года по 12 января 1948 года – защита представляла свои доказательства. Эти усилия адвокатов получили отражение в стенограмме, включавшей 20 171 страницу. Высокому суду было представлено 1602 документа и 524 свидетеля. Заключительная речь защиты длилась 31 день, а объем ее стенограммы составлял 6 033 машинописной страницы. Обвинение же произносило заключительную речь 14 дней, а объем стенограмм составил 3 126 страниц.
Восемь дней Пу И давал свидетельские показания на Международном трибунале. Говорят, что это были самые длинные свидетельские показания на всем процессе. Он должен был показать истинное лицо японских агрессоров. Рассказать каким образом Япония использовала его, цинского императора, в качестве марионетки для осуществления своих агрессивных планов в Маньчжурии, доказать, что он был только куклой, марионеткой, которую дергали за веревочки японцы, что он многого не знал и лично в репрессиях не участвовал.
В конце двадцатых – начале тридцатых годов японская пропаганда неоднократно утверждала, что отделение Маньчжурии от Китая явилось следствием стихийного движения самого маньчжурского народа, стремившегося к созданию своего государства. Пу И должен был доказать лживость подобных утверждений.
Когда следователи союзных держав допрашивали японца Доихара, ему пришлось признать, что, будучи мэром Мукдена, он получил поручение от командующего Квантунской армии Хондзе убедить бывшего императора Китая и последнего из императоров маньчжурской династии Пу И принять роль марионеточного правителя Маньчжоу-Го. Хондзе также приказал передать Пу И, что «Квантунская армия будет привествовать его», что и было сделано.
По словам Доихара, экс-император прекрасно понял, что в действительности означает такое предложение. Доихара также заявил на процессе следователю, что Итагаки рекомендовал ему не прибегать к силе, чтобы добиться переезда Пу И из Тяньцзиня в Мукден.
Допрашиваемый Трибуналом экс-император показал, что еще до его восхождения на престол в оккупированном японцами Мукдене существовала автономистская китайская организация под названием «местный комитет по сохранению мира». Она была создана японцами, и одним из активных ее членов являлся известный японский шпион, мастер провокаций и интриг Доихара, в то время мэр Мукдэна. Пу И показал, что Доихара оказывал большое давление на китайских чиновников, которые остались в Мукдене «с целью организации там марионеточного режима». По этому поводу Доихара был с визитом и у него, но Пу И предложение отклонил. Естественно, что экс-императора тут же спросили, почему во врепмя «маньчжурского инцидента» в 1931 г. Он перебрался из Тяньцзиня, где жил с 1924 года, в Маньчжуцрию, в Порт-Артур, поближе к Мукдену. Пу И разъяснил, что решился на переезд потому, что вокруг него стало происходить «очень много подозрительных событий… шла целая серия угроз и террористических актов» и он стал опасаться за свою жизнь.
Один из обвинителей китайский судья Ни, ведший перекрестный допрос друга и партнера Доихара по скамье подсудимых Сэйсиро Итагаки, спросил последнего – чья инициатива была по созданию в Китае марионеточного режима. Итагаки рассказал, что Квантунская армия командировала Доихара в Северный Китая для организации марионеточного режима, но не по собственной инициативе, а лишь после консультаций с центральными военными властями в Токио. На вопрос: зачем японцам нужен был марионеточный режим не только в Маньжчурии, но и в Северном Китае? Последовал ответ, что требовался крепкий, а главное, глубоко эшелонированный тыл. – Против кого? – вновь последовал вопрос. – «Основные цели Квантунской армии всегда были направлены на север – против Советского Союза», – отвечает Итагаки [257].
Представители обвинения на Токийском процессе китайский судья Сян, а также американцы Сэттон и капитан Артур Сандусский убедительно доказали, что Кэндзи Доихара принадлежала дьявольская, по своей сути, идея использовать наркотики как оружие агрессии для покорения других народов, и притом бескровного покорения. И это «оружие» агрессии было успешно применено для покорения первоначально Маньчжурии, а затем Северного, Центрального и Южного Китая. В этой страшной «опиумной войне» не было ни разрушенных городов, ни сожженных деревень. Агрессор, добиваясь своей цели, не нес военных расходов, наоборот, получал огромные прибыли. Помимо всего, созданная японцами густая сеть опиумных и героиновых притонов являлась благодатной почвой для возникновения другой сети – разветвленного шпионажа.
На трибуне китайский судья Сян гневно произносит свою вступительную речь: «Использование опиума и других наркотиков японскими лидерами – часть плана покорения Китая. Это было оружие, подготавливающее агрессию в Китае и помогающее ей. Это было нарушением обязательств, которое Япония взяла на себя, подписав международную конвенцию, относящуюся к борьбе с наркотиками.
Мы докажем, что во всех районах в авангарде японской вооруженной агрессии шли японские агенты, как военные, так и гражданские, которые проводили незаконную торговлю опиумом и другими наркотиками в огромных масштабах. Торговля шла во всех районах Китая. Эти агенты ввели производство героина, морфия и других производных опиума там, где раньше их не знали.
Будет показано, – продолжал китайский судья, – что по мере того как японцы завладевали очередным районом, они немедленно превращали его в базу для опиумного наступления на следующий район, подлежащий военной агрессии.
В связи с этим будет показано, что, начиная с создания марионеточных правительств в Маньчжурии, а затем в Северном, Центральном и Южном Китае, все марионеточные правительства следовали единой системе отмены китайских законов, касающихся опиума и других наркотиков, они создали опиумные монополии.
Короче говоря, – делал заключение Сян, – доказательства покажут, что торговля опиумом и другими наркотиками финансировалась японцами в двух целях: подорвать выносливость китайского народа и его волю к сопротивлению, получить основные доходы для финансирования японской военной и экономической агрессии» [258].
И все это было показано и доказано обвинителем. Капитан Сандусский процитировал ноту США Японии от 1 июня 1939 г., обвиняющую ее в наркотизации тех районов Китая, которые находились под контролем японских войск, а следовательно, и в грубом нарушении международной конвенции по борьбе с наркотиками, которую в числе других государств в 1931 г. подписала и Япония.
Затем американцем был оглашен довольно любопытный документ. Марионеточное правительство Маньчжоу-Го строило на своей территории металлургические заводы для нужд японской индустрии и для вооружения японской армии. С этой целью был предоставлен заем в 30 миллионов иен Индустриальным банком Японии. Именно часть этого документа, подписанного директором банка Ито, где говорилось – за счет чего должен быть погашен заем, и была оглашена обвинителем. «Облигации займа будут
