– Народ нас не поймет, государь.
– Да? Формулировок нахватался? А Варшавский Договор с кем заключать будем? С баратинами?
Канцлер все понял и подмигнул Тубарету:
– Ну, если Варшавский – другое дело. Давно этот Аронакс пора прибрать к рукам...
– Тихо ты! Прибирало нашлось! Кто Семен Пантелеевич – и кто я! Вот когда переведут меня в Аронакс, тогда и поговорим. А пока следует субординацию соблюдать...
– Мудрости твоей, государь, постигнуть нам не дано, – грустно сказал Калидор. – Но все будет по твоему слову, ибо провижу скорую и славную победу...
– В каком состоянии королевская казна? – впервые поинтересовался Виктор Панкратович.
Канцлер покраснел и назвал цифру – с поправкой на собственное строительство.
– Сколько же это в рублях будет? – мучительно размышлял вслух король. – Все равно придется по максимуму платить, я все-таки не уборщица...
Он долго делал на бумажке соответствующие подсчеты и наконец подал ее канцлеру.
– Данную сумму, – торжественно сказал он, – следует незамедлительно отправить королю Аронакса Семену Пантелеевичу Скопидару Пятнадцатому...
– Грызи его хопуга, – машинально добавил Тубарет.
– Данную сумму? – не поверил канцлер. – То есть дань? Никогда и никому Листоран не платил дани, а уж тем более аронакским Скопидарам. Напротив того, они нам каждый год отступного платят, чтобы не обижали...
– Товарищи, товарищи, – сказал король. – Вы с Уставом знакомились? Вот и выполняйте.
– Срам какой, позор! – выкрикнул герцог.
«А вдруг это не Семен Пантелеевич? – подумал король. – Здесь ведь тоже сволочей хватает. Да нет, конечно Семен Пантелеевич, больше некому...»
– Срам – партвзносы утаивать! – рявкнул он. Тут, кстати, пришлось волей-неволей растолковать соратникам, что такое партвзносы и на какие хорошие дела они обычно тратятся.
– Знал бы, сроду заявления не подавал, – ворчал герцог вполголоса. – Да еще на парткомиссии стыда хватил – что да что делал до семнадцатого года... Что делал, что делал... Что молодой герцог до семнадцатого года делает? За служанками бегает, вот что...
– Больно много воли берешь, товарищ герцог, – назидательно сказал Востромырдин. – Вот сам взносы и повезешь.
Тубарет запротестовал, что, мол, не дело оставлять войско без головы в такое тревожное время, но тут прибежал слуга с криком:
– Государь! К телефону!
В приемной страхолюдная секретарша-хопуга уже басила в трубку:
– А как тебя зовут, мальчик? Сережа? А ты вкусный?
Стараясь не глядеть на образину, Виктор Панкратович вырвал трубку:
– Востромырдин слушает!
– Дяденька! – раздался детский голос. – А где Баба-яга? Ты ее убил?
– Убил, убил, – успокоил ребенка король. – Папа дома?
– Нет, папа на Марсе, я как раз в центр управления полетов звоню... А это не Центр? Тогда извините...
– Стой! Не вешай трубку! – взмолился Востромырдин. – Ну, мама дома? А дедушка? Дедушка у тебя коммунист?
– Дедушка у меня губернатор, – похвастался далекий Сережа.
ГЛАВА 12
Есть пила «Дружба», а есть и пила «Любовь», и она куда страшнее, ибо первая уязвляет дерево, вторая же – самое сердце человеческое.
Наевшись, напившись и наслушавшись новостей в трактире, маркграф Миканор, Соитьями Славный, со своими спутниками расположились ночевать в сарае, по-простому, на соломе. Миканор и Деряба дали друг другу на сон грядущий крепкое слово, что не станут предпринимать ночью никаких диверсий, потому что и без того от мужиков можно теперь ожидать всякого. Деряба от нечего делать принялся подначивать маркграфа: дескать, не обломится ему тут ничего, поскольку даже староста запер своих дочерей в погреб.
– Погреб – это пустяки, – сказал маркграф и мечтательно потянулся всеми косточками и хрящиками. – Всяко запирали. И на семь замков, и за бронзовой дверью.
С этими словами он добыл из переметной сумы струнный инструмент и перебрал тонкими пальцами по грифу.
– О! – оживился Деряба. – «Нейтральную полосу» знаешь?
Но маркграфу эта песня была незнакома, как, впрочем, и все остальные, предложенные капитаном. Вместо этого он тоненько-тоненько затянул:
Ноты из инструмента вылетали тоже довольно противные.
