чувство – чувство справедливости. Дихотом между делом поддал как следует хвостом подлецу баронету, так что маркграф вовремя ретировался.
Странствующий работорговец даже не пытался бежать или защищаться. Круглые глаза его затянулись матовой пленкой, толстые пупырчатые губы шевелились, шепча напрасные заклинания, безжалостные руки умоляюще сложились перед могучей грудью. Дихотом остановился, прикинул, где у бабая середина, плоская морда метнулась вперед, клацнули половинки челюстей.
Какое-то время перекушенный ровно пополам странствующий работорговец был жив, он еще разевал рот и даже пытался взмахнуть руками, но попытка эта привела лишь к тому, что верхняя половина тела соскользнула с нижней и шумно ударилась о землю.
Нижняя же часть постояла, подумала, а потом ноги подогнулись...
«Сейчас нас заест за компанию», – совершенно спокойно подумал Деряба, когда чудовище приблизилось к нему. Но дихотом повернул голову на девяносто градусов, наклонил шею и очень аккуратно разрезал пленившую капитана паутину. Из пасти зверя ничем страшным не пахло: ножницы и ножницы. Шмурлом зверь заниматься не стал, повернулся и прежним бесшумным манером скрылся в лесу, наподдав напоследок хвостом очнувшемуся от первой затрещины баронету.
Забыв разлепить рот, Деряба кинулся к погибшей ванессе. Славненькая фея была расплющена в лепешку. Капитан держал ее на ладони и не слышал ни яростного мычания полковника, ни столь же яростных оправданий баронета. Бедняга, стремясь загладить свое преступное посредничество, освободил полковника и тут же получил от него в лоб.
– Бежим Миканора догонять! – закричал Шмурло, освободив губы от липучки. Деряба не обращал на него никакого внимания, он подошел к ближайшему дереву, выгреб из-под корней несколько горстей земли и опустил ванессу в ямку. Он хотел соорудить над могилкой крестик, но веточки упорно не желали складываться.
Деряба сорвал с губ липкий листок и сказал:
– Одна эта пигалица тут и была человек.
...Маркграфа они догнали к вечеру, догадавшись срезать добрый кусок пути напрямик, через холмы. Проклятый баболюб сидел на бережку ручья и пересчитывал монеты. Грузный Шмурло держал маркграфа за ноги, а Деряба размеренно и не слишком сильно колотил камнем по шлему. Разумеется, Миканор искренне каялся и обещал, что при первой же оказии проведет своих верных слуг и друзей в Мир, как и было договорено. Шмурло поэтому внимательно следил, чтобы Деряба не замучил маркграфа до смерти.
Мало-помалу Миканор, Соитьями Славный, из блестящего рыцаря и кавалера превратился в обыкновенного недобитка. Недобиток маркграф внутри своих сильно помятых доспехов искренне полагал, что бьют его вовсе не за предательство, а за прошлую связь с Анжелой Титовной, – других причин обижаться он в жизни не знал и знать не хотел. Собственно же факт продажи спутников и почти друзей в рабство он считал вполне законным и добавил, что и в дальнейшем намерен поступать таким же образом.
Так оно и получилось. Шли они по разоренной и сильно обезлюдевшей земле, провиант можно было достать только за большие деньги или насилием, но крестьяне были настроены столь воинственно, что даже Деряба не решался применять свои японские штучки. Жизнь человеческая здесь ничего не стоила, чем и пользовались странствующие работорговцы.
Правда, таких амбалов, как недавно перекушенный, больше не попадалось, и связывал маркграф Дерябу и полковника только для виду, так что через несколько минут они успешно освобождались из рабского мешка; Миканор же от покупателя никаких претензий не принимал – сам виноват, не углядел. Деньги тратили по-братски, хотя выручали немного. Шмурло пытался набить цену, выдавая себя с капитаном за крупных советских геологов-академиков, но на работорговцев это не производило ни малейшего впечатления. Поэтому акты купли-продажи совершали при каждом удобном случае и с кем попало, жестоко обманывая не только клетчатых негодяев, но и доверчивых тружеников села. Можно даже сказать, что на какое-то время Шмурло и Деряба сделались в этой местности разменной монетой.
На много километров вокруг леса стояли обугленные. Во время войны всякую живность поистребили, выкапывать горячие корешки стало некому, температура плодородного слоя почвы повышалась, и в конце концов наружу вылетали языки пламени.
Ночевали в заброшенных домах, терзаемые одичавшей домашней нечистью, а то и прямо у дороги – чем дальше, тем сильнее она зарастала.
Маркграф, даром что на коне, даже и не пытался больше убегать: одному здесь было не выжить. Как-то ночью в лесном распадке их едва не приковал навсегда Твердый Туман; а на следующее утро на дорогу из засады внезапно выскочили трое верховых кочевников. Тут штрафник маркграф отличился и даже частично реабилитировал себя. Третий кочевник, истекая кровью, все же ушел, но, видно, до своих не доехал, потому что погони не было или кочевники просто боялись леса. Зато вражеские лошади – почти нормальные, не как у Миканора, – капитану с полковником очень даже пригодились, так как путь до Ущелья Быкадоров был неблизкий и много чего еще приключилось по дороге. Шмурло значительно похудел, возмужал и окреп. Он даже подумывал по возвращении уйти с идеологической работы на оперативную – после схватки один на один с беззубой тарарой вражеские диверсанты были ему нипочем.
Капитан же Деряба, напротив, чувствовал себя бесконечно усталым после бесконечных войн и сильно жалел, что не накопил как следует денег на свой домик в теплом краю.
– Это не беда, – шепотом утешал его Шмурло. – Если мы и вправду выберемся в Новом Афоне, мы этого хлыща самого пастухам за хорошие деньги продадим как бича – документов-то у него нет. Там такие дела в порядке вещей, национальный обычай. Будет овец пасти да про нас помалкивать – овчарки у них знаешь какие?
На привале у печально знаменитого в Листоране озера Сомовар полковник подхватил неизвестную науке болезнь и начал отходить под наблюдением взявшего на себя медицинские функции Миканора. Незадолго перед кончиной он приподнялся на локте, простер руку вперед и сказал:
– Какой великий артист умирает! Не забудь, Пифагор, что мы должны Асклепию черного петуха. Больше света! Ихь штербе. Отстаивайте же Севастополь! Направление атаки – высота Огурец и отдельно стоящее дерево...
Эти бессвязные речи до такой степени запутали самое Смерть, что она плюнула и в беспорядке отступила на заранее приготовленные позиции, оставив Шмурло в покое. Правда, маркграф утверждал, что спасли полкана примененные им, Миканором, целебные розги из копченого дерева – старинное народное средство.
