верно, только сам посуди, как же мне вас в рабство не продать, когда у вас никаких документов нет? С документами, понятное дело, вас никто не купит, а так – с дорогой душой. Из тебя, Степан, добрый телохранитель получится, а полковника, скорей всего, охолостят...
Тут и Шмурло замычал, задергался. Вокруг головы маркграфа летала возмущенная ванесса, тоненько орала, а Миканор только отмахивался, памятуя о страшном заступнике и мстителе. Шмурло яростно подмигивал капитану до тех пор, пока Деряба не догадался, что это азбука имени Морзе.
«Товарищ капитан! – сигнализировал полковник. – Приказываю вам немедленно принять меры к нашему освобождению!»
«Ты этого козла вербовал, тебе и отвечать», – отмигался Деряба.
– А за козла отвечать будешь, – заметил, не оборачиваясь, маркграф.
Некоторое время Шмурло беспорядочно хлопал веками, потом решился:
«Убей меня, Степа. Это приказ. Я знаю не так уж много, но под пытками могу рассказать практически все».
«Больно здесь нужны ваши тайны».
«Ах, уже и «ваши»?»
Чтобы утешить и развеселить полковника, Деряба стал то левым, то правым глазом рассказывать о том, как в Анголе попал в руки повстанцев. Его тогда посадили в термитник, решив, что советскому человеку самое место там, где безраздельно господствует принцип коллективного труда. Но термитник был такой большой, а самих термитов такая пропасть, что вскоре мышцы век у Дерябы устали и заболели и осталось неясно, как отважный капитан сумел выкрутиться из такой сложной ситуации.
Воспользовавшись этим, Шмурло начал промигивать свое политическое завещание. Сейчас, в этом совершенно чуждом окружении, даже распоследний диссидент – да что диссидент, даже агент ЦРУ казался ему самым близким и родным человеком по сравнению с жестокими существами, населявшими Замирье. Поэтому Шмурло велел капитану, буде тот останется в живых и вернется домой, тайно извиниться от его имени перед поднадзорным академиком за тараканов и прочие пакости, явно покаяться перед супругой за Анжелу Титовну и другие сотворенные прелюбы и сообщить через враждебные радиостанции всем людям доброй воли, что... Но тут и полковник замучился и смежил усталые веки, так и не устроившись окончательно в перебежчики.
Зверина маркграф томил их голодом и жаждой, но его ведь тоже можно понять: попробуй-ка разлепи рты этим гаврикам! Тотчас же в воздухе повиснет такая густая Митирогнозия Магика, что не только самого маркграфа придавит рухнувшей башней, но и моря выйдут из берегов, а с гор спустятся дикие племена...
Ванесса залезла Дерябе прямо в ухо и нашептывала слова напрасного утешения, а он даже тряхнуть головой не мог, чтобы избавиться от щекотки.
Между тем маркграф закончил ухаживать за лицом и выслушивал доклад запыхавшегося баронета, который вернулся неведомо откуда. Едва лишь баронет доложился, Миканор, Соитьями Славный, собрал пальцы правой руки в заурядную оскорбительную фигуру и представил эту фигуру под нос баронету. Это ему вместо пяти процентов, мстительно догадался Деряба. Оборванцы сидели кружком и довольно скалились, что в рабство продадут не их, показывали Дерябе зеленые языки.
Вдали послышались глухие удары. Оборванцы посерьезнели. Миканор приказал им взгромоздить себя на коня. Затрещали заросли, удары приближались. Деряба-то полагал, что сейчас к подножию башни из леска выедет какой-нибудь караван, но все было гораздо хуже...
Дети у нас хорошо знают, что если будешь не спать и вообще нарушать дисциплину, то придет бабай с большим мешком и заберет, хотя самого бабая никто не видел. А вот он тебе и бабай! Метра четыре ростом, в клетчатом балахоне до пят и с клетчатым же мешком. На голове бабая рогатый шлем, нос длинный и острый, глаза круглые и без зрачков. Волосы на бороде в палец толщиной, их всего-то десятка три. Лапы сплошные, словно бы он в варежках. В мешке что-то шевелится. Именно так выглядит странствующий работорговец в Замирье, отсюда-то и пошли легенды про бабая.
Деряба задрожал, напрягся, но вовремя вспомнил о проклятой паутине. Шмурло, кажется, потерял сознание. Бабай поставил мешок на землю, подошел к связанным и стал их измерять вдоль и поперек. Обмерами он, как видно, остался недоволен, потому что принялся выговаривать маркграфу за преувеличения и приписки. Голос у него был такой низкий, что временами проваливался в инфразвук.
– А ты думал, тебе за двести монет Шишела с Мышелом продадут? – ехидно парировал маркграф.
Великан возражал, говорил, что за карликов нынче много не выручишь. Они долго и бесстыдно торговались, маркграф рассказывал о многочисленных победах Дерябы над зубастыми голяками и о том, что Шмурло до тысячи не скажу, но до трехсот считать умеет. От обиды полковник даже пришел в себя.
Наконец приступили к расчету. Каждую монету Миканор пробовал на зуб, безжалостно отвергая фальшивые. Рядом с конем подпрыгивал баронет, надеясь все же получить хоть часть комиссионных за посредничество. Благородный рыцарь в порыве великодушия заявил, что фальшивые он может забрать себе, если бабай позволит. Ванесса активно вмешивалась в торг, убеждала в чем-то бабая, а тот дул на нее, отгоняя.
Работорговец с сожалением опустил потощавший кошелек за пазуху, взял мешок и направился к пленникам. Каждый его шаг болью отзывался в кишках Дерябы.
...К ванессе, сопровождавшей капитана, полковник Шмурло относился с иронией и даже какой-то брезгливостью – баба не баба, муха не муха, и чего это Степан не пошлет ее куда подальше. И вот эта не баба и не муха улучила момент, примерилась и спланировала к земле – как раз под тяжелый, шипами подкованный сапог великана.
Оборванцы в ужасе закричали. Маркграф, не считая, смахнул монеты в переметную суму, дал коню шпоры и помчался по дороге. Бабай поднял провинившуюся ногу и застыл, бессмысленно разглядывая раздавленное существо, а потом тоскливо завыл, не в силах сдвинуться с места. Мешок он бросил, и мешок тоже поспешно пополз по земле в сторону.
Без всякого шума и треска из зарослей вышел страшный зверь дихотом. Больше всего зверь напоминал ручные ножницы по металлу, положенные плашмя. Передние лапы у него были коротенькие и близко поставленные, а длиннющие задние он расставлял и сближал, отчего страшные лезвия плоской морды постоянно находились в движении. Глаз у дихотома не было вовсе, но и без этого чудовище прекрасно знало, где находится нечаянный погубитель ванессы. Похоже, что у зверюги было одно-единственное
