Сразу же за озером начались кошмарные Толкучие Горы.
Образующие их светло-серые скалы постоянно находились в движении, с пронзительным скрежетом терлись друг о друга, крошась в легкую пыль, забивавшую глотки. То тут, то там начинали бить родники с бурой горячей водой, но воду эту нельзя было пить ни людям, ни лошадям. Лошадей вели в поводу, удачно проскальзывая между зубцами гигантских каменных шестеренок, да одну из трофейных лошадей все-таки не уберегли, пришлось прирезать, на каковое зрелище маркграф, составлявший со своим конем почти единое целое, глядел с нескрываемым ужасом.
Деряба шел молчком, даже не пытался подбадривать спутников рассказами об Анголе и Афгане, где было еще хуже, – и ничего, потому что на самом деле там было все-таки лучше. В какой-то момент несокрушимый капитан даже опустился на ходящий ходуном камень и заявил, что надо помирать, а померев, немедля очутишься в своем родном Мире, поскольку Мир и Замирье являются друг для друга Тем Светом.
Маркграф взвалил Дерябу на спину своего коня и повез дальше. Да, говорил маркграф, когда-то, в старые времена, люди действительно так и думали, но думали исключительно в силу своей глупости и неразвитости, и довольно странно ему, Миканору, Соитьями Славному, слышать от доблестного воина Дерябы такие детские рассуждения. В конце концов капитан устыдился своей слабости и пошел ногами, потому что нужно было успеть до темноты – в Толкучих Горах не ночуют. Да это, собственно, и не горы, а челюсти громадного окаменевшего древнего чудовища; двигаться же они продолжают исключительно по привычке.
Шмурло, обманувший Смерть, держался орлом и соколом. Он решительно запретил Дерябе именовать себя «полканом» и велел обращаться по всей форме. Капитан до такого позора не опустился, но «полкана» попридерживал.
Зато маркграф чистосердечно считал, что именно так Шмурло и зовут; имя же «Альберт» отказывался употреблять совершенно: разве можно такого хорошего человека навеличивать Альбертом, ведь Альбертами-то у нас, знаешь, кого кличут? То-то же!
Все-таки удалось миновать опасное место до того, как Макухха упала за горизонт.
– Дальше-то пустяки остались! – ликовал маркграф у ночного костра. – Пройдем сначала Колючую Тундру, потом Благовонные Топи – там придется с гавриками повоевать, но они сейчас маленькие. Потом деревни пойдут, одна за одной, продадим кое-что, потом опять начнутся горы, но уже простые, а нам туда как раз и надо...
Капитан и полковник так никогда и не узнали, сколько им довелось странствовать и по каким именно местам. Деряба, например, готов был поклясться, что через Толкучие Горы пришлось пройти еще разок («Сусанин хренов!»). Снова чьи-то разинутые пасти, липкие щупальца, мешки работорговцев, проедание и пропивание выручки; какие-то женщины слетались на маркграфа, ставшего, оказывается, легендой и даже персонажем здешних кукольных театров (Миканор был страшно возмущен грубым натурализмом куклы); черный заброшенный колодец, из которого Деряба пытался добыть воды, но вместо этого оставил половину уха («Ты зачем туда сунулся, там же одни ухоеды живут!»)...
Кончилось все как-то неожиданно: вся троица смывала у ручья с одежды и доспехов бурую кровь очередного хищника, когда из кустов вышел прямой как палка старец с музыкальным инструментом. (Свою арфу маркграф, кстати, бросил у оборванцев.) Старец представился благородным Раманом из Саратора и высказал предположение, что маркграф, очевидно, является одним из многочисленных потомков Славного Соитьями маркграфа Миканора. Миканор ответил, что сам собой он и является, а Раман из Саратора – его ровесник и, можно сказать, друг, поскольку не женат, а не та развалина, которая надоедает здесь порядочным людям. Старец мерзко прищурился и сказал ксиву, которой полковник с капитаном, на свое счастье, не расслышали, а Миканор расслышал очень хорошо и едва успел юркнуть в кусты. Из кустов он долго извинялся перед старцем и говорил, что теперь-то в достоверности его слов не сомневается.
Когда действие ксивы кончилось, маркграф покинул свое убежище и представил старцу спутников.
– Все как по книгам полагается, – кивнул старец. – Говорили Шишел и Мышел, что пойдут следом за ними другие, но не догонят. Значит, вам дорога в Ущелье Быкадоров. Я же смиренно направлюсь в другую сторону, к Рыхлой Воде – молодеть. Говорят, там у одного крестьянина исправная ветровая молотилка сохранилась. Только как же вы через пещеру-то пройдете – там уже много лет лежит король Гортоп Тридцать Девятый, превращенный в чудовищного огригата, и никому ходу не дает.
– Сказки говоришь, дедушка Раман, – рассмеялся Миканор. – Ведь всем известно, что огригатов еще сам Эмелий при помощи Рыбы С Ножом В Зубах истребил...
– Какой я тебе дедушка! – рассвирепел старец.
– Ладно, ладно, младой наследник Саратора, – поспешно поправился маркграф, но на всякий случай отошел поближе к кустам.
– Да я, если хотите, вам песню про это спою, – предложил старик. – Только деньги вперед, и еще там слов много незнакомых будет, но из песни слова не выкинешь...
И наладил свой инструмент, гонорар же запросил вполне скромный и доступный.
ГЛАВА 15
БАЛЛАДА О КОРОЛЕВСКОМ ПОСЛАННИКЕ
