давал, чтобы пороть? Это же самодурство, как при крепостном праве!
- А ты что же, хочешь, чтобы я начальству доложил? - ощерился Башибузенко.
- Как положено.
- Шлепнут парня - вот как положено.
- Разберутся.
- Не до разбора в боевой обстановке. Приказ Семена известный: за насильничество - к стенке, и точка. Была б еще из паразитов, а тут женщина трудового класса, снисхождения не окажут.
- Ты о каком Семене?
- О Буденном, о каком еще? Это я так, по старой привычке, - махнул рукой Башибузенко. - А ты смекай, комиссар, у меня половина эскадрона из одной станицы. Все мои земляки, сваты-браты. Вернусь домой, мне бабы за этого шалопута глаза выцарапают. Не уберег, скажут, не упредил. В бою - это понятно, а когда так, не за понюх табаку... Разорвут меня бабы и правильно сделают. Какой я отец-командир, ежели допустил парня до позорной гибели? А теперь он ученый, за версту соблазн огибать будет.
- Самосуд, значит?
- Свой суд, эскадронный, - охотно подтвердил Башибузенко.
- По совести, - добавил Сичкарь.
Что было делать Леснову? Протестовать? Доказывать? Писать донесение? Бесполезно все это, не поймет его Микола со своими помощниками. Скрывая растерянность, спросил:
- А если пожалуется хлопец?
- Санька-то? Да он теперь от радости души не чует. Отстегали и забыли, так по-нашему. А молодая шкура заживет быстро.
- А ты, Микола, все-таки упускаешь главное: у нас не казачья вольница, не станичный отрядик, а Красная Армия со строгими правилами.
- Сразу учить взялся?
- Да не учу, просто по-дружески. Ты вот сам сказал, что половина эскадрона у тебя земляки. А в начале года сколько их было? Весь эскадрон?
- Почти. Кого убило, кто ранен.
- Еще зима, весна, и много ли их будет, станичников-то твоих? Десяток-другой? Остальные новые, со стороны. Ты их тоже розгой станешь воспитывать? Согласятся ли?
- Это же крайний случай. Всего и было-то раза три...
- И хватит, Микола. Пока до трибунала не дошло. Мы с тобой первые в ответе будем.
- Мы? - пристально глянул Башибузенко.
- Да, мы.
- За себя боишься?
- Если бы о себе заботился, я бы другое место для такого разговора нашел. Не стал бы среди ночи твое терпение испытывать.
- Трое на одного, - ухмыльнулся Сичкарь. - И никто не видел, прибыл он в эскадрон или не прибыл.
- Ты это оставь, - косо глянул на него Башибузенко. - За открытое слово спасибо тебе, Роман Николаевич, мы ведь тоже ценить умеем. А порядки наши не в один день сложились, и не в один день их ломать, - подумал, добавил со вздохом: - Э-ха-ха, я ведь правила-то не хуже тебя знаю. В старой армии до урядника дослужился, в учебной команде взвод муштровал, как и Семен. Требования жестокие были.
- А мы без жестокости. Климент Ефремович Ворошилов знаешь как нас напутствовал? Чтобы боролись за сознательную революционную дисциплину. За сознательную, - повторил Роман.
- Это чтобы без строгости?
- Очень даже со строгостью, только без всяких оскорблений и унижений. Если наказывать, то лишь по закону.
- Шибко умный ты, комиссар! - заговорил вдруг Калмыков, молчавший до сих пор. - Ой, шибко умный! Хороший балачка твой, язык болтай-болтай, а сам в штабе сидеть будешь? Или с нами воевать будешь? На лошади скакать будешь?
- Для того и приехал, - сказал Леснов.
6
Башибузенко разбудил Романа задолго до рассвета.
- Зачем в такую рань? Выступаем?
- Привыкай, - прокашливался, одеваясь, командир эскадрона. - Кавалерия всегда допреж пехоты встает. Пехотинец - шпынь одинокий. Вскочил, оправился и шагом марш, а у кавалеристов - заботы. Ты сам коня обихаживать будешь или ординарец?
- А ты как?
- Я казак, - не без гордости ответил Башибузенко. - С конем на смерть иду.
- А я что же, по бульвару с ним гулять буду?
- Значит, сам, - удовлетворенно произнес Микола. - Пойдем поглядишь, как я управляюсь, а завтра начнёшь.
И запомни самую главную нашу заповедь: сперва о коне позаботься, накорми его, напои, потом за себя берись. На улице крепко прихватывал предутренний мороз. В сарае, приспособленном под конюшню, показалось теплее. Пахло свежим конским навозом и едва ощутимо чем-то летним, тревожащим, милым... «Сено!» - подумал Роман.
Конь словно дожидался хозяина, заржал тихонько, потянулся к нему мордой. Леснову показалось: сейчас поцелует его усатый Башибузенко, но Микола лишь погладил большой рукой шею коня и сразу принялся за работу. Охаживал бока скребницей, вычесывая грязь и перхоть, стараясь, чтобы шерсть лежала ровно и гладко.
- Блестеть будет, - пояснил он.
Расчесал гриву, челку, хвост. С особым старанием прочистил копыта. Из кармана достал белый лоскуток, сложенный на манер носового платка, осторожно протер коню уголки глаз, ноздри.
- Каждый день так? - полюбопытствовал Роман.
- На отдыхе - каждый. В боях - по возможности, - принимая от ординарца ведро с водой, ответил Башибузенко.
- Сколько же их у тебя перебывало?
- А я везучий. За две войны только третий конь. Одного на германской убило, другого - под Царицыном. Семь пуль из пулемета, все - коню и ни одной - мне. А этот третий, - повторил Микола, похлопывая по крупу. - Полный тувалет у него, теперь можно самим умываться и ложку брать.
Во время завтрака Башибузенко и Сичкарь долго обсуждали, какую лошадь выделить комиссару. Чтобы вид был и чтобы без норова.
- Дадим Мерефу, как раз для новичка, - решил Микола. - Кобылка, конечно, не молодая, резвости нет, зато спокойная. От своих не отстанет, от хозяина не убежит.
Башибузенко сам оседлал лошадь, вывел ее в проулок за сараями, чтобы парод не глазел. Роман хотел прыгнуть в седло, как это делали кавалеристы, но едва не перелетел через кобылицу.
- Чжигит ты лихой, это сразу видать, - снисходительно усмехнулся Микола. - Но все же опаску имей, липший раз не падай. Поводья держишь? Ну, бог в помощь!
Мерефа послушно пошла по дороге. Сидеть в казачьем седле на кожаных подушках было вроде бы удобно, только не оставляло ощущение, что вот-вот сползет седло под брюхо лошади и ты вместе с ним. Да и ноги словно бы раздирало, выворачивало все ощутимее, все сильней. Роман подумал о Калмыкове: с его кривыми - хоть на шаре сиди. Все предки на конях, потому и ноги такие...
Повернул Мерефу, поторопил. Кобылка затрусила легкой рысью, и это оказалось очень неприятно: болтались внутренности, что-то екало у Романа в животе.
- Стременами пружинь! - подсказал Микола. Остановившись возле него, Леснов вполне удачно сполз
