и его спутнику в полувоенной форме. Какая-то дамочка так шарахнулась, что едва не упала. Колька оглянулся и увидел на перекрестке, который они миновали, знакомого человека. По крепкой фигуре, по уверенной осанке, по кожаной куртке сразу узнал Евсеева. Широко расставив ноги, комиссар стоял на повороте и глядел им вслед.
У Кольки спина взмокла: вспомнил ли его Евсеев? Не встречались вроде давно... Сам с ним на особые задания ходил. Где горячо, там и комиссар - на ерунду его не пошлют. Нет, не зря он сейчас возле посольства!
- Хвост за нами, - процедил сквозь зубы Колька. - Большевик, нашим отрядом командовал. Враз колосник на шею привяжет. Влево крути, в переулок.
Они свернули, не доходя до посольства, и сразу заметили троих штатских под аркой каких-то ворот. Двое в зеленых фуражках, а третий - низкорослый - без головного убора, в черном бушлате. Чикин замедлил шаги, но Колька подтолкнул его. Назад пути не было, а тут вроде свой, флотский. Ишь, руку из кармана не вынимает.
- Стой! - хрипло скомандовал Колька. - Мордой к стене, гад!
Чикин сообразил, повернулся безропотно.
- Прикурить есть, браток? - обратился Колька к флотскому. Тот настороженно, не мигая, смотрел круглыми маленькими глазами. Недоверчиво спросил:
- Куда топаешь?
- Приказано доставить по назначению.
- Кто приказал?
- Товарищ Евсеев. Иван Евсеевич.
- А-а-а, - сразу потеплели глаза флотского. Вытащил из кармана зажигалку. - Началось, что ли?
- Пока тихо.
- А этот?
- Влип, офицерик, как муха в варенье. - Колька, стараясь быть спокойным, неторопливо прикурил, двинул Чикина прикладом: - Шагай, контра!
И флотскому:
- Бывай, браток!
Пошел, как по скользкой палубе, твердо ставя одеревеневшие ноги. Поводил плечами, сдерживая озноб: все тело стало вроде бы ледяным. А когда сквозь шум в ушах донесся голос Чикина, благодарившего за спасение, Кольку будто облили горячей водой: весь покрылся потом и сразу так ослаб, что его пришлось заталкивать в пролетку, словно пьяного. С пролетки - в трамвай. На Лиговке долго стояли в подворотне: нет ли слежки?
В трактире выпили по стакану самогона. Чикин велел Зойке принести еще. Она с удивлением смотрела на них, не зная, что и подумать. В свои дела они Зойку не посвящали.
- И жратвы давай. Побольше, - сказал Колька. Ему мучительно, до рези в желудке, захотелось вдруг есть.
Молча выхлестали две бутылки и, не раздеваясь, завалились на постель. Зойка с руганью разула их, накрыла старым одеялом и погасила свет.
Утром Колька проснулся поздно. Зойки уже не было. Чикин тоже ушел. Матрос опохмелился, почувствовал себя лучше и, как всегда, сел играть со старухой в карты.
Чикин заявился лишь в сумерках. Он сменил одежду и теперь был похож на заводского рабочего. Сказал с усмешкой:
- Водопроводчиком устраиваюсь. Хозяин велел.
- Цел, стало быть, хозяин-то?
- Он высоко, надежно сидит. А вчерашней выручки я тебе век не забуду. Там, говорят, мамаево побоище было. Трех чекистов наши ухлопали: Янсона, Шейкмана и еще кого-то. Обыскали чекисты посольство с подвала до чердака, оружие взяли, арестовали тех, которые раньше нас пришли.
- А этот твой атташе?
- Убили в перестрелке... Другой раз иначе надо...
- Насчет другого раза еще подумаю.
- А это видел? - Чикин бросил на стол тяжелую длинную колбаску в черной бумаге.
Колька развернул: блеснули золотые кругляши. Губы растянулись в довольной улыбке.
- Жить можно. А работа теперь какая? Прежнюю-то отменили?
- Новый заход начнем. Тебе приказано сидеть и ждать. Форму свою в шкаф пока спрячь. Дай срок - клеши еще пригодятся.
Глава шестая
1
Готовясь к разговору с председателем Совнаркома Союза коммун Северной области, Михаил Иванович понимал: мирной беседы не будет. Председатель Зиновьев чрезвычайно самолюбив, считает себя выдающимся теоретиком и политическим ясновидцем, болезненно реагирует на критику, на возражения. Знает, что Калинин всегда твердо проводит ленинскую линию, относится к нему с плохо скрытым недружелюбием.
На этот раз он принял Михаила Ивановича особенно холодно, даже с оттенком высокомерия, подчеркнув, что Калинин для него лишь один из многочисленных служащих.
«При случае надо одернуть зазнайку, - подумал Михаил Иванович. - Но прежде всего о деле».
- Недавно я объехал целый ряд уездов Новгородской губернии и нашей Северной области. И вынес убеждение, что политическая обстановка в деревне теперь особенно сложная. Средний крестьянин не верит больше эсерам и меньшевикам. Он тянется к нам, но его отпугивает хлебная монополия, запрет свободной торговли, неправильные, непродуманные действия местных исполкомов.
- С каких это пор комиссар городского хозяйства занимается вопросами, которые его не касаются? - холодно усмехнулся Зиновьев.
- Меня все касается, тем более - политические промахи. Сам я в прошлом крестьянин, и родня крестьянствует. Положение в деревне меня волнует итревожит.
- И какие промахи вы узрели?
Зиновьев задал свой вопрос, почти отвернувшись от Калинина. Смотрел на зашторенное окно, по которому барабанили снаружи капли дождя. И Михаил Иванович поглядел туда же. Шторы точно такие, как в Лесновской думе... Поздний ноябрьский вечер, холодный дождь. Будто год назад, когда Центральный Комитет принял самое ответственное решение - о вооруженном восстании. Зиновьев выступал тогда против ленинской резолюции. И, помнится, вздрогнул: по стеклу пулеметной очередью простучала ветка. У него было такое же выражение лица, как сейчас: недовольное и настороженное. Вот ведь сколько времени прошло с Октября, а он вроде бы нисколько не изменился. Нет, изменился - барства прибавилось.
- Какие же политические промахи? - нетерпеливо повторил Зиновьев. - В чем они?
- В неправильном понимании роли среднего крестьянина. Нельзя противопоставлять середняков беднякам.
- Мы проводим в жизнь линию партии: союз рабочего класса с беднотой, при нейтрализации середняка.
- Но партия нигде, ни в одном документе не говорит о том, что бедняка и середняка надо сталкивать между собой. Наоборот, партия всегда говорила и говорит о соглашении со средним крестьянством. Особенно теперь, когда середняк составляет основную массу в деревне.
- Это мелкобуржуазная масса, ей нельзя доверять.
