Они живут там особой, самостоятельной жизнью.
Напротив, в языках, похожих на русский, наши суффиксы так тесно срастаются и с корнями и друг с другом, что иной раз трудно даже разобрать, где кончается один и начинается другой[104]. Сами по себе, в отдельности от корня, они существовать никак не могут.
А в некоторых языках сочетания звуков, подобные китайским «сюй-цзы» или нашим суффиксам, можно сказать, «от одних отстали и к другим не пристали». Они, правда, потеряли всякую самостоятельность, перестали быть отдельными словами, но не стали, как у нас, в полном смысле «частями слова».
К таким языкам относятся многие языки Советского Союза, родственные татарскому, азербайджанскому, узбекскому, казахскому. Это так называемые «тюркские языки». В ту же группу входят и языки, вовсе не родственные тюркским: грузинский, финский, эстонский и пр. Вот сравните для примера, как образуются множественные числа в русском и турецком языках:
девушкА
девушкИ
кыз
кызЛЕР
ребенОК
ребяТА
чоджук
чоджукЛАР
доМ
домА
эв
эвЛЕР
отеЦ
отцЫ
ата
атаЛАР
Очень ясно, что если у нас слова изменяются довольно различными способами (сравните: «реб+енок» – «реб+ята» и «девушк+a» – «девушк+и»), то тут к слову прибавляется одно и то же постоянное сочетание звуков, один аффикс – «лар» («лер»); он имеет лишь эти две разновидности, в зависимости от гласных самого слова.
Но разница не только в этом. В языке «на шипах» один и тот же суффикс способен выражать не одно, а сразу два и больше грамматических значений. В языках «на клею» это немыслимо: там каждому такому новому оттенку служит особый аффикс.
Именит., ед. ч. дом
Неопред., ед. ч. эв (ev)
Дательн., ед. ч. дом+У
Дательн., ед. ч. эв-Э (ev-e)
Именит., мн. ч. дом+А
Неопред., мн. ч. эв-ЛЕР (ev-ler)
Дательн., мн. ч. дом+АМ
Дательн., мн. ч. эв-ЛЕР-Э (ev-ler-e)
Сразу видно: наш суффикс «-ам-» в дательном множественного числа указывает сразу и на число и на падеж. Турецкому же языку для этого потребовались два отдельных аффикса: один – для всех дательных падежей, другой – для всех форм множественного числа.
То же самое происходит и при образовании производных слов.
От существительного «баш» (голова) можно образовать прилагательное «баш+лы» (головастый). Аффикс «лы» годится всюду, где надо произвести такую же работу. От слова «карын» (живот) при его помощи можно получить прилагательное «карын+лы» (пузатый), от «кулак» (ухо) – «кулак+лы» (ушастый), и т. д.
Если же вам понадобится множественное число от этих прилагательных, вы снова можете нарастить на них «аффикс множественности», уже известный нам «лер, лар»:
голова – баш
головастый – башЛЫ
головы – башЛАР
головастые – башлыЛАР
При помощи различных других аффиксов от того же «баш» можно образовывать различные слова. Аффикс предметов, имеющих определенное назначение, звучит «-лык»; прибавив его к слову «баш», вы получите слово «баш-лык», название головного убора. А множественное число от «башлык» снова будет «баш+лык+лар».
Вы видите: в языках «на клею» корень нигде и никак не изменяется. Аффикс всегда «приклеивается» к концу слова. Вслед за одним аффиксом можно при надобности «приклеить» другой, третий и т. д. Ни один из них никогда не может очутиться перед корнем в качестве «приставки». Ни один никогда не может слиться с корнем так, чтобы их было затруднительно разделить глазом или слухом.
Вот это-то все и называется в языкознании «агглютинацией» – «склеиванием». Татарский, турецкий и многие другие агглютинативные языки способны, как и языки флектирующие, образовывать довольно длинные слова. Но, вообще говоря, слова этих языков скорее можно определить как средние по длине.
Полную противоположность всем тем группам языков, которые мы до сих пор видели, представляют особые языки – «инкорпорирующие».
Трудно представить себе что-нибудь более странное с нашей точки зрения, чем словообразование и грамматика этих удивительных языков. В них – например в некоторых индейских языках Америки или в языках наших народов крайнего северо-востока (чукчей и близких к ним племен) – отдельные слова, образуя предложения, не располагаются рядом друг с другом, не скрепляются между собою при помощи аффиксов или вспомогательных слов, как у нас. Нет, здесь слова как бы набрасываются друг на друга и заглатывают одно другое, так что части первого оказываются где-то глубоко внутри второго, и наоборот. Пять, шесть, десять слов бурно переплетаются между собой, входя даже внутрь корней своих соседей. Вместо предложения получается одно огромное, запутанное, странное, на наш непривычный взгляд, слово, которое и выражает весь смысл целой фразы.
Вот, например, на языке мексиканских индейцев наше предложение «я ем мясо» выразится как бы «одним словом»: «нинакагуа» – «ямясъем».
Слово это, на наш взгляд, состоит из глагола и двух имен. Однако глагол в этом языке вообще нельзя употреблять сам по себе, отдельно от других слов. Нельзя отдельно сказать ни «есть», ни «я ем», ни «дать», ни «я дам». Словами можно выражать только целые мысли:
«Я ем его мясо» – нигкуаиннакатль.
«Я что-то такое ем» – нитлакуа.
«Я кое-кому что-то такое даю» – нитетламака.
Как видите, эти языки не желают говорить о «предметах вообще» или о «живых существах вообще». Не умеют они и действия выражать как «действия вообще». Они не знают, что́ значит «есть вообще»; им понятно только, как можно «есть то-то и то-то», или, в крайнем случае, «есть что-нибудь»[105].
