Шпоры были вот при чем.
Из распахнутых ворот Чизбурга вышли люди. Это были не воины – те остались на стенах с луками и арбалетами на случай, если среди убитых остались не совсем убитые.
Комендант Кренотен не хотел рисковать своим войском.
Вышла из Чизбурга всякая городская сволочь: калеки, сборщики налогов, осведомители, воры, шлюхи, мелкие торговцы, любимые народом певцы и танцоры, завсегдатаи кабаков и, наконец, насельники городской тюрьмы, которым по случаю победы даровали свободу.
Возглавлял это позорное войско городской палач – кто же еще?
Они бродили среди мертвых тел, по колено в кровавой грязи, собирая оружие, срезая с убитых кошельки и талисманы, радостно кричали, наткнувшись на особо ценную добычу. Криками они заодно отгоняли воронов, тоже падких на блестящие безделушки.
Стремглав лежал, придавленный к земле балкой от разрушенной таратуты. Панцирь прогнулся, но дышать было не больно – стало быть, ребра целы.
Ноги тоже целы, понял он, когда услышал, что кто-то тянет его за ступню.
– Этот жив! Прикончите его, мастер! Все равно бедняга не дотянет до казни!
Никто не должен видеть лица своего палача, не увидел и Стремглав: склонившийся над ним человек был облачен в полагающуюся заплечных дел мастеру одежду. В руке палача тускло поблескивало сквозь багровую пленку лезвие кинжала.
Тут сын шорника понял, что руки у него тоже целы.
Палач увидел его взгляд, хотел заорать, но лапа в стальной перчатке сломала ему горло.
Упавшему рыцарю в полном облачении, да еще угнетенному дубовым бревном, подняться невозможно.
Стремглав и не поднимался. Он вскочил. Балка при этом взлетела и обрушилась на голову того поганца, что ковырялся у ног, пытаясь отцепить золотые шпоры.
Капитан Ларусс подхватил балку и огляделся. Тотчас же в дерево вонзился арбалетный болт.
– Не стрелять, болваны! Брать живьем! – орал кто-то на стене.
Но сборщики налогов, шлюхи и воры не торопились приближаться к восставшему из мертвых рыцарю.
– Никому уже здесь не поможешь, – вслух решил капитан, повернулся спиной к воротам и не спеша побрел вниз, по направлению к бывшему лагерю осаждающих.
Он так и шел, время от времени взмахивая дубовым бревном на случай, если кто-то отважится напасть. Он шагал, ни о чем не думая и видя впереди только одно – ярко-алое платье на крепостной стене, хотя двигался в противоположную сторону.
И он ушел, потому что суждена ему была совсем другая судьба и другая кончина.
…Пораженная бонжурская армия – те, кто уцелел и остался верен присяге, – расположилась на богатом лесном хуторе, обитатели которого, еще недавно вполне доброжелательные, с большой неприязнью поглядывали на чужестранцев.
Король Пистон Девятый собрал военный совет в самом лучшем доме, предварительно выставив оттуда хозяев. Оставили только, по просьбе стариков, маленькую несмышленую девочку-дурочку со старческим личиком. Девочка умостилась на печке и уставилась бессмысленными глазками на цвет бонжурского рыцарства.
Цвет был весьма потрепанным.
Коннетабль де Коленваль, мессир Плиссе и множество иных славных военачальников навсегда остались лежать под стенами Чизбурга.
Никаких переговоров о том, чтобы захоронить павших героев честь по чести, комендант Кренотен вести не захотел, заявив, что мертвым все равно, поскольку они не живут, а всякие там погребальные обряды и понятия чести суть дурацкие антинаучные предрассудки.
– По уму надо жить, а не по понятиям! – добавил он при этом.
Разведчики доложили, что всех убитых, старательно обобрав, сволокли в крепостной ров и засыпали сверху какой-то похожей на творог белой дрянью, от которой в горле першит и глаза слезятся.
– Рыцарству пришел конец, господа! – объявил король. – О каких правилах битвы может идти речь, если горстка трусов при помощи неведомой огневой силы способна уничтожить сотню храбрецов?! Ведь они даже не попытались преследовать наше беспомощное в тот миг воинство!
Раскаленный железный град пощадил Пистона Девятого, а вот у виконта дю Шнобелле чугунный осколок срезал самый кончик – хоть и не настолько, чтобы в короле нельзя было признать потомка прославленной династии.
– Нужно возвращаться, ваше величество! – сказал мессир Гофре. – Возвращаться, покуда мы не потеряли Бонжурию.
– Немчурийские герцоги, в нарушение клятвы, собирают силы, – добавил горбун Ироня. – Скоро начнутся дожди, и мы застрянем здесь – боюсь, что навсегда.
– И ведь знали же мы, к чему склонно бывает сердце красавицы, – сокрушенно сказал король. – Ах, коварная Алатиэль! Кто бы мог подумать!
– Вы не правы, государь, – сказал Стремглав. Это были его первые слова с тех пор, как он оказался среди друзей. – Она пыталась предупредить нас о ловушке, только мы не поняли. Я не понял. Ведь у эльфов цвет измены – ярко-алый…
