где нужно ночевать. С этого момента и вплоть до прихода в Пятистенное она присваивает себе лоцманские права. То и дело с ее лодочки слышны возгласы:
— Куды, куды те несет, держи прямо! Не юли, не юли, окаянный, тут те быстриной стащит!
Бонапарт что-то бурчит себе под нос, но выполняет указания, благо все они на поверку оказываются разумными.
Медленно спускается золотой вечер. Солнце, конечно, высоко; как всегда, оно застынет в небе на всю ночь. Но все-таки лучи его незаметно окрашиваются в желтовато- оранжевые тона, и это создает впечатление предзакатного уюта и тишины.
Вокруг нас и в самом деле стоит великая тишина. Беззвучно течет большая река: лишь на перекатах волны журчат, как в скромном горном ручейке. Даже гомон вышедших на вечернюю кормежку птиц и тот, кажется, не нарушает вечернего спокойствия.
А дикой птицы с каждым поворотом реки становится все больше. С берегов и с отмелей мы то и дело вспугиваем бесчисленные выводки гусей, каменушек и чирков, спешащих укрыться в прибрежных зарослях. Только крупные светлые крохали никогда не прячутся, а, с шумом вспенивая воду, убегают от лодки вверх по течению. Боязливые гагары и бакланы задолго до приближения опасности тяжело срываются с места и, отталкиваясь от воды ногами и крыльями, медленно набирают скорость. На взлете эти большие птицы очень напоминают гидросамолеты.
Гораздо реже встречаются лебеди, которые парами стоят на отмелях реки либо на отлогостях берега. Расправив свои белоснежные крылья и вытянув длинные шеи, они улетают от нас всегда вниз по реке, стремясь обогнуть лодку по дуге большого радиуса.
В одиннадцать часов вечера мы подплываем к Константиновской заимке. На левом берегу терраса поднимается уже на тринадцать метров. Она состоит из глины с редкой круглой галькой, среди которой я нахожу великолепные окатыши янтарно-желтого ограночного сердолика.
Галька — первый признак того, что мы выходим из скучной области заиленных речных низовьев. Хотя до гор еще, конечно, очень далеко!
Заимка состоит из одной пустой сейчас избушки, в которой я не могу даже выпрямиться во весь рост. Мы уступаем ее старухе с внуком, а сами разбиваем палатку по соседству. На ужин у нас изумительная уха из подаренных в Байоково чиров. Мы должны благодарить за уху тещу Бонапарта, сменившую лоцманские обязанности на более ей подобающие обязанности почтенной бабушки- стряпухи. По аромату, вкусу и наваристости приготовленная ею уха не уступает стерляжьей!
Разведя у входа в палатку дымокур, мы еще несколько минут наслаждаемся перед сном папиросой и звуками засыпающей тайги. Вот гуси звонко загоготали на большом озере против заимки; прокричал лебедь, а прямо над нами вдруг заорала кедровка. К величайшему нашему удивлению, где-то неподалеку закуковала кукушка. Ее совершенно подмосковное «ку-ку» было последним, что мы услышали в эту ночь на Анюе.
Пятистенное. Глава 7
Проснувшись в половине шестого, я обнаружил, что ни Таюрского, ни Бонапарта в палатке уже нет. Только свернувшийся клубком Куклин досматривал последние сны. Разбуженный моей возней, он приоткрыл было глаза, но сейчас же юркнул с головой под одеяло и, повернувшись на другой бок, затих. Я вышел. Стояло радостное лесное утро. Прямо подо мной в раме из зеленых кустов бесшумно текла широкая спокойная река.
В тот момент, когда я подошел к краю террасы, метрах в пятидесяти от берега плеснула огромная рыбина. Как сверкающее серебряное бревно, она выскочила из воды и, ударив мощным хвостом, исчезла. Над рекой гулко чмокнуло; по воде побежали круги.
Несмотря на незаходящее солнце, заполярная природа явно отличает день от ночи. В солнечную полночь засыпают дневные птицы, бесшумно вылетают на охоту белые северные совы и угомоняются даже комары.
Сейчас вся эта лесная живность уже проснулась. Ввоз- духе висел поразительно гармоничный утренний звон. Он складывался из шелеста листьев и травы, птичьих голосов, писка зверушек, жужжания мух и комаров и из тысячи других еле слышных звуков, ни назвать, ни различить которые мы не в состоянии.
— Доброе утро, Евгений Константинович, — неожиданно раздалось у меня над ухом. Я чуть вздрогнул и обернулся. Это был Петя. Широко улыбаясь, он поднял двух маленьких селезней-чирков.
— Поздравьте меня с первой добычей!
— Где это ты был? Я даже выстрелов не слышал!
— Во-о-он там, за леском, маленькое озеро. Представьте, крался к гусю, а подвернулась вот эта парочка!
Мы идем к избушке. Сидя на завалинке и отмахиваясь веточкой от комаров, Бонапарт тихонько беседует со старухой. Сквозь отворенную дверь виден очаг с подвешенным над огнем чайником. В дальнем углу на охапке прошлогодней травы еще спит мальчик.
Сегодня, если все будет благополучно, мы должны завершить первый этап путешествия. Остался один дневной переход; старый лоцман в юбке обещает, что ночевать будем уже в Пятистенном.
— Ты смотри, — говорит она Бонапарту, — повыше Константиновской перекат будет, дак ты держи правее к берегу, а то застрянешь.
— Небойсь, проскочим, — уверенно отвечает тот.
К девяти часам утра мы готовы к отплытию. Посуда, постели, палатка — все снесено вниз и аккуратно уложено в шлюпке. Тут же неподалеку зацепилась носом за берег старухина плоскодонка. Сегодня она пойдет на настоящем буксирном тросике, который ребята вытащили наконец из-под груза. У нас сто метров тонкого стального троса; этого совершенно достаточно для того, чтобы тянуть лодку любого веса.
Зашумел мотор, натянулась светлая струна буксира, и вот уже мимо нас вновь плывут берега Анюя. С каждым часом Наносная терраса реки поднимается все выше, фарватер суживается, а течение становится более быстрым.
В пяти километрах выше Константиновской заимки мы встречаем перекат с быстриной. Моторка резко снижает скорость. Вместо десяти — двенадцати мы делаем уже не больше четырех километров в час. Перегнувшись через борт, я смотрю вниз. Сквозь хрустальную призму воды отчетливо видно глинистое дно с пересыпающимися струйками песка. Бонапарт увеличивает обороты мотора, и мы быстро минуем эту первую в нашем путешествии «трубу». Лодка опять набирает скорость.
Местность становится все живописнее. Над нами двадцатипяти-тридцатиметровая терраса с настоящим лиственничным лесом. Большие деревья с ярко-зеленой хвоей и стройными стволами отражаются в зеркальной глади воды. На сбегающих к реке лужайках цветет разнотравье.
Во второй половине дня, повинуясь старухе, которая < время от времени покрикивает со своей лодочки Бонапарту, мы скользим в узкую щель между деревьями. Это Якутская протока. Она на несколько километров сокращает путь, так как Анюй делает здесь довольно большую петлю на север. При выходе в основное русло шлюпка натыкается на небольшой порог и садится на мель с заглушенным мотором. Течение быстро сносит ее вниз. Впрочем, неподалеку небольшой затон, в который мы и заводим обе лодки.
За протокой уже чувствуется близость Пятистенного, до которого осталось всего пятнадцать километров. На полянах видны копны невывезенного сена. Раза два встречаются крошечные плосковерхие срубы с сохнущей на ветру юколой.
Под вечер из-за крутого поворота реки показывается первая на Анюе горная возвышенность. Это Камешковый Камень — небольшая лесистая гряда высотой до ста пятидесяти метров. Прямо к воде спускаются крутые серые скалы, разделенные осыпями и лесом. Это очень редко встречающиеся в природе вулканические породы — лейцитовые базальты. После низкой перемычки на том же правом берегу Анюя вторая возвышенность — Стрелочный Камень. Здесь примостилось село Пятистенное.
Лодки медленно подвигаются вперед. Всматриваюсь в залесенный пологий склон. На горе с десяток свежесрубленных и еще не успевших потемнеть домов. Над одним из них вяло колышется выцветший красный флаг — это, конечно, сельсовет. У другого над дверью можно различить вывеску: «Кооператив». В
