Мы внимательно вглядываемся вперед и вправо, пытаясь увидеть берег. Увы, перед нами лишь серая водная гладь с колеблющимся над ней плотным белым занавесом.
— Внимание! Течение слева! — вдруг кричит Петя.
Действительно, сильная струя воды отклоняет нос шлюпки в сторону. Наш берег Колымы куда-то исчез, и мы видим теперь только воду и туман.
— Анюй! — торжественно возглашает Бонапарт и круто кладет руль налево.
Итак, Колыма пройдена! Через четверть часа лодка как-то неожиданно вырывается из тумана; наконец мы можем оглядеться.
Ширина Анюя не превышает здесь восьмисот — тысячи метров. Оба берега видны совершенно отчетливо. Они покрыты густыми зарослями высокого кустарника. Мы плывем ближе к правому берегу. Хорошо различается невысокая, влажная от недавно прошедшего дождя глинистая терраса. Ветерок доносит легкий запах цветущего шиповника; самих цветов в предрассветных сумерках не видно.
На Анюе нас охватывает атмосфера удивительного спокойствия. Здесь нет ни пронзительного ветра, ни шумящих волн, как на Колыме. Исчезает чувство подавленности, вызванное громадными просторами реки. Кажется, что мы пересекли враждебный нам океан и приближаемся к тихой гавани.
Будущее показало, впрочем, что Анюй отнюдь не походил на тихую пристань! В эту памятную ночь мы даже не ступили еще и на порог настоящих, а не кажущихся опасностей.
Но сейчас воды Анюя, подпираемые громадой Колымы, монолитной массой без единого всплеска скользят к устью. Шлюпка все выше поднимается по реке. Мы уже очень утомлены и внимательно вглядываемся в берега, высматривая удобное для стоянки место. Непроходимая стена ольховника, полярной березки и цветущего багульника делает пока высадку невозможно.
В двенадцати километрах выше устья Анюя сливаются две его ветви — Большой и Малый Анюй.
Бонапарт сворачивает в Большой Ашой, ширина которого здесь не больше четырехсот — пятисот метров. Среди прибрежного кустарника появляются единичные тоненькие, как спички, лиственницы.
Лишь в половине шестого утра, когда почти рассеялся туман и в зарослях травы у берегов закопошились дикие утки, мы обнаружили не заросший кустами клочок берега. Это был небольшой бугорок высотой около трех метров с густой, мокрой от тумана и росы травой. Лучшего места ожидать невозможно; мы решили остановиться на отдых.
Петя с Сашей ставят палатку. Бонапарт, нарушая все таежные традиции, разжигает при помощи бензина костер, а я спешно разогреваю консервированный борщ и кипячу чай.
Сказывается вчерашний трудный день и ночной переход без сна. Мы клюем носом и вяло отмахиваемся от пляшущей над нами тучи комаров.
Наскоро проглотив этот не то ужин, не то завтрак, я забираюсь в палатку. Высоко поднявшееся солнце уже нагрело тент, от мокрой травы поднимается пар, над ухом звенят комары. Я не в силах подняться от разморившей меня усталости и прошу Петю развести дымокур.
Наконец все улеглись. Над крышей палатки гудит плотный рой комаров, с реки доносится оживленное кряканье уток.
Уже почти засыпая, я слышу что-то вроде звонкого фанфарного призыва, но, не успев удивиться, проваливаюсь в глубокий сон.
Большой Анюй. Глава 6
Десять часов утра. Закончив свои записи, я вылезаю из плохо натянутой покосившейся палатки. Петя разжигает костер. Бонапарт возится в лодке с мотором, а Саша, примостившись на крошечном торфяном бугорке, удит рыбу. К сожалению, у него нет наживки, и потому дело не клеится.
Мы еще не вошли в ритм путешествия и не установили хозяйственных дежурств, которые наладили впоследствии. Так как все заняты, я готовлю завтрак из лапши, мясных консервов и припахивающего дымом чая.
Жарко светит солнце, в голубом небе плывут редкие облака, и почти не шевелятся тяжелые листья ольхи.
— Какую часть всего пути мы вчера проплыли? — съев свою миску лапши и вытаскивая комаров из кружки с чаем, спрашивает меня Куклин.
— Приблизительно одну двадцатую, и притом самую легкую из всех двадцати!
— Какие же мы, однако, молодцы, что не побоялись отправиться к этому вулкану! — восклицает Саша.
— А что, собственно, в этом молодецкого?
— Как что? Вот мы, четверо, плывем в неизвестные края на лодке с древним мотором. Вы думаете, многие бы решились на это? Даже рации у нас нет на случай какой- либо беды!
— А ты не болтай о бедах, — сурово прерывает его Петя, — у нас их не может быть, мы не за тем поехали!
— Чем же плох мотор, — обижается Бонапарт, — за всю ночь ни разу не осекся!
— Да что вы на меня напали, — кричит Куклин, — я как раз рассчитываю на приключения! Что бы это было за путешествие без приключений!
— Ишь ты, герой какой, — ворчит Таюрский, — не хвались, идучи на рать!
Я невольно улыбаюсь.
— Не беспокойся, дружок, я думаю, у нас будет более чем достаточно происшествий!
В этот момент за стеной кустов позади палатки раздается громкий гортанный звук. Он немного похож на крик летящего гуся, но протяжнее, гораздо сильнее и мелодичнее. В нем есть что-то и от пионерской трубы, и от внезапно лопнувшей струны рояля.
— Лебедь! — спокойно отхлебывая чай, говорит Бонапарт.
Я мигом вспоминаю фанфары, которые мерещились мне во сне. Вот оно что: то были лебеди!
Петя хватает ружье, но мне не хочется омрачать такое радостное утро. Я прошу его не стрелять, и мы втроем осторожно продираемся через заросли. Метрах в ста от Анюя показывается берег большого пойменного озера. Это остаток древнего, покинутого рекой русла — старица. Она тянется наискось к Анюю километра на два.
Сквозь листья мы замечаем на воде какое-то движение. Чуть дыша, я навинчиваю телеобъектив на свой «Зоркий», и мы ползком пробираемся вперед.
Вот они! Боже мой, какие красавицы! Две огромные, белые, как Пена, птицы плавают в двух-трех десятках метров от нас.
Плавно изгибают они свои длинные шеи и приглаживают перышки на спине. Высоко поднимая голову, спокойно смотрят по сторонам или засматриваются на свое изображение в зеркале вод. То подплывают вплотную друг к другу и как будто о чем-то шепчутся, то медленно расходятся в стороны.
Сжавшись в комок, мы замираем от восторга.
— Царевна-Лебедь! — шепчет Саша.
Я навожу аппарат и делаю несколько снимков, всякий раз вздрагивая от щелканья затвора. Однако до птиц далеко, и они ничего не слышат.
Вот одна из них вдруг торчком погружается в воду, выставив маленький остроконечный хвост и крупные желтые лапы.
Эта поза так не вяжется с царственной важностью лебедей, что мы чуть не прыскаем от смеха. Из-за этого я не успеваю сделать снимка.
В этот момент из густой травы неподалеку показывается семейство гусей. Они не спеша спускаются к берегу и грузно шлепаются в воду. За ними крошечными серо-зелеными комочками скользят птенцы.
Лебеди недовольно оборачиваются в сторону шумных соседей. Один из них широко раскрывает гигантские крылья и, привстав на воде, шумно хлопает ими. Вслед за тем обе птицы тяжело снимаются с озера и летят прямо на нас. Мы вскакиваем на ноги. Лебеди с испуганным криком круто взмывают вверх и поворачивают к Анюю.
— Вот тебе и приключение! — говорю я Саше.
