Впереди только водяная гладь с отраженными в ней кучевыми облаками да яркая зелень пойменных лесов.
Куклин старается вести нашу флотилию поближе к берегу: здесь слабее течение и моторка идет с большей скоростью. Все же с каждым днем пути наклон русла заметно увеличивается. Анюй постепенно превращается в широкий шумный поток, а лодки, увы, движутся все медленнее.
А между тем короткое северное лето развивается с поражающей нас быстротой. Окружающий ландшафт насыщен красками, запахами, движением. В прозрачных заводях у берегов медленно кружатся белые, розовые, желтые лепестки отцветающей весны. На кустах жимолости и голубики уже завязались маленькие ягодки. В нагретом дневном воздухе вьются пестрые мотыльки и мошки, прозрачными крылышками трепещут синие стрекозы. В лесном затишье из-под каждого листика взлетают комары. Стоит пристать к берегу, как они серым облаком повисают над лодками и впиваются в любое не защищенное одеждой место. Иногда не спасает и одежда, под которую они легко забираются. Однако далеко от берега комары не летят: их сдувает ветром. Пользуясь этим, мы подставляем жаркому солнцу обнаженные плечи.
Кстати, заполярное солнце оказывается необыкновенно активным. На третий день после отъезда из Пятистенного, решив побриться, я взглянул на себя в зеркало и ужаснулся. Лицо покрылось глубокими морщинами; на лбу, на носу и около губ появились трещины. Никогда я так сильно не обгорал, даже в безводных хребтах на границе с Ираном!
Еще страшнее выглядел, пожалуй, Бонапарт, хотя сильно отросшая борода скрывала следы солнечных ожогов. Зато молодая кожа Саши и Пети не пострадала. Оба парня лишь избавились от бледности, которую накладывает длинная северная зима; сейчас они больше походят на жителей острова Гаити, чем на природных алданцев.
Под летним солнышком быстро растет молодое «население» здешних лесов.
В вечерние часы на песчаные берега все чаще выбегают резвиться заячьи выводки. Здесь к ним отнюдь не приложима поговорка «труслив как заяц!» Зайчата нисколько не боятся ни нас, ни даже шума моторки. Они, не стесняясь, играют в чехарду, а старшее поколение, поводя длинными ушами, внимательно посматривает по сторонам. Подпустив моторку на тридцать — двадцать метров, они не спеша всей семьей скрываются в кустах.
Петя, рядом с которым всегда лежит заряженное ружье, негодует на свою судьбу: ведь от нас до его лодки еще около пятидесяти метров, и дичь всегда скрывается до того, как он получает возможность выстрелить. Зайцы словно чуют, что наибольшую опасность представляет для них именно этот неукротимый охотник!
Иногда чуть не из-под шлюпки выскакивает мама- утка и с криком спешит укрыться в нависшей у берега траве. За ней, смешно махая крошечными крылышками, бежит цепочка из шести — восьми темных утят.
Однажды мы оказались свидетелями необыкновенного зрелища, которое показало нам высокую организованность гусей.
Перед одним из больших и очень красивых островов я заметил выводок гусят с гусыней и четырьмя охранявшими их гусаками. Это были небольшие, но голосистые казарки.
Услышав треск мотора, старые гуси всполошились и с криком полетели в сторону. Однако, сделав круг, они возвратились назад и сели на воду не дальше тридцати — пятидесяти метров от лодки. Между тем гусыня стремилась увести птенцов в траву, подталкивая то одного, то другого своим желтым клювом. Серо- зеленые, еще неуклюжие птенцы с писком торопились к спасительному берегу; но разве могли они состязаться в скорости с восемнадцатисильным мотором?! Мы быстро настигали выводок; до перепуганной гусыни осталось уже не больше десяти метров. В этот момент и произошло чудо. Один из четырех гусей стремительно сорвался с воды и, промчавшись буквально над нашими головами, стал виться прямо над выводком, загоняя птенцов своими мощными крыльями и звонким гоготаньем. Через несколько мгновений вся семья скрылась в густой траве, а тревожно наблюдавшие за драмой три оставшихся гуся тут же снялись с места и улетели прочь.
— Мы могли бы посшибать их просто веслом, — помолчав с минуту, задумчиво сказал Саша, — Вот это настоящее мужество и самопожертвование! А говорят еще, что у зверей есть только инстинкт!
— Но ты забываешь об инстинкте сохранения рода, — возразил я.
— Нет, — упорствовал Саша, — если бы защищала птенцов и рисковала жизнью только гусыня, это еще можно было бы назвать инстинктом сохранения рода. Но ведь здесь речь идет о гусе. А может быть, это даже и не отец семейства, а просто отважный воин гусиного царства?
— То есть опять-таки гусиного рода, об этом я и говорю!
— Нет, все-таки это так похоже на разум, что я никак не согласен сводить дело к инстинкту!
Тут на помощь Саше пришел Бонапарт.
— Что ни говорите, а гусь разумная птица! Почти как собака! Вот лайки. Те прямо на медведя бросаются, чтобы отвлечь его от хозяина. Так это чей же род они охраняют — свой, собачий, или наш, человечий?
Однако решить этот спор мы не успеваем. Впереди показываются буруны очередного переката. Саша плотнее перехватывает руль и впивается глазами в нестерпимо блестящую под встречными лучами солнца воду.
Анюй катастрофически быстро мелел. Это было связано и с большой здесь шириной русла и с продолжавшейся засухой. Река разлилась между бесчисленными островами, и, если бы не аэрофотоснимки, наше дальнейшее продвижение сделалось бы совершенно, невозможным.
Почти на каждом километре приходилось решать вопрос: в какой из рукавов Анюя Саша должен направлять свой курс?
Разумеется, действуя вслепую, мы имели бы приблизительно равные шансы застрять в очередной протоке и потерять дорогое время на возвращение или же благополучно перескочить ее.
К счастью, аэроснимки долины Анюя давали нам возможность в известной мере избегать ошибок. С их помощью мы опознавали выраставшие на нашем пути острова и извивы лесистого берега, а также могли оценить ширину открывавшейся впереди протоки.
Таким образом, мы точно определяли свое местонахождение и обычно избегали слишком узких или слепых рукавов Анюя.
Мало того, фотоснимки даже позволяли судить о приблизительной глубине реки. Глубокие воды выглядели на них темными, а мелководье и тем более перекаты с их хорошо просвечивающим дном — относительно светлыми. Пользуясь этой особенностью и тщательно прокладывая курс по снимкам, я более или менее уверенно указывал Саше нужное направление.
Конечно, случались и ошибки. Тогда мы безнадежно застревали у какого-нибудь живописного островка и после многих бесплодных попыток прорваться возвращались искать лучшего пути. Особенно частым источником таких ошибок были те аэроснимки, на которых вода казалась совсем белой.
Каждому из нас случалось, конечно, видеть, как река вдруг вся ослепительно засверкает отраженным от не? солнцем. Это бывает в тог момент, когда глаз встречает солнечный луч под тем же углом, под которым он падает на воду («угол падения луча на отражающую поверхность равен углу отражения от нее», как сказано в учебниках оптики). То же происходит и с фотопленкой установленного на самолете аппарата. Встретив отраженный от воды прямой солнечный луч, она оказывается «ослепленной» (очень сильно передержанной). В результате вместо богатого оттенками изображения водной поверхности, на котором можно рассмотреть каждую мель и омут, на таких снимках видны лишь абсолютно слепые, извивающиеся белые полосы.
Мы неоднократно проклинали это естественное оптическое явление, ставшее причиной массы наших бед.
Через день но отплытии из Пятистенного мы по ошибке зашли в длинный мелкий рукав Анюя, соблазнивший пас спокойным течением. Вскоре грузно сидящая в воде моторка плотно села на глинистое дно. Лишь после того как Саша и Бонапарт сошли в воду, нам удалось столкнуть се с мели. Однако попытка обойти мелководье стороной оказалась безуспешной. Всюду, цепляясь за дно, шлюпка поднимала тучи ила и беспомощно останавливалась. Пришлось возвращаться назад и искать более глубокий рукав. Все это приключение отняло у нас около трех часов.
