в сторону движения и позволяют проследить все детали течения раскаленного расплава. Вот он двигался прямо вниз по долине; вот большая огненно-жидкая струя круто свернула к левому склону реки. Л здесь, как раз у застывшей волны, на которой я сижу, образовалось небольшое завихрение — лава пологой воронкой уходит вниз. Изумительная картина, нахватывающая своей мощью и красотой! Ведь все эти изящные линии изгибов и поворотов, вся эта застывшая рельефная карта могучего движения создана лавой — текущим камнем!
Боясь потерять своих спутников, которые потихоньку идут по реке вдоль глыбового барьера, я поднимаюсь и быстро иду вперед, стараясь догнать лодку. Уже вечер, а до лиственницы, на которой подвешен мешок с продуктами, еще далеко. Мне хочется во что бы то ни стало добраться до этого места и убедиться в целости нашего запаса. Мое беспокойство усиливают многочисленные следы медведей, которые я встречал нынче утром на берегу,
Пройдя по базальтам еще около трех километров, вижу круто поднимающийся в небо столб дыма. Это ребята остановились на ночлег и уже разожгли костер. Как приятен вид и запах дыма в таких безлюдных местах! Дым говорит о друге, о тепле и отдыхе! Спешу к лагерю!
Лагерь на базальтах. Глава 18
Прежде чем отправиться к вулкану и в истоки Монни, я хочу изучить конечною часть лавового потока. Это потребует нескольких дней. Кстати, мы должны подготовиться к длительному пешему переходу, на что также нужно время.
Первый лагерь у потока оказался неудачным. Он был разбит уже поздно вечером на крутом лесистом склоне реки. А главное, в этот раз мы так и не дошли до места, где мои товарищи оставили мешок с провиантом.
Меня томило беспокойство за судьбу продуктов; мерещилось, что они уже погибли. Это послужило причиной первой и, к счастью, последней моей размолвки с товарищами. Спустившись с лавового потока, я упрекнул их за слишком раннюю остановку, сказав, что до оставленного здесь висячего склада не больше двух километров и что следовало бы уже дойти до него сегодня.
— Но мы очень устали, — возразил Саша, — и к тому же ведь не было уговора идти обязательно до того места!
Уговора-то, правда, не было. Но неужели и без того не ясно, что лучше дотянуть до бывшей вашей стоянки. А что, если сейчас медведь сидит там на дереве и грабит наши запасы! Я сегодня видел следы по крайней мере трех медведей!
— Если они пронюхали о лабазе, то давно, наверно, его уже разорили, — резонно заметил Петя, — а если нет, то в такой поздний час и так его не тронут. Завтра пораньше снимемся отсюда и через час дойдем до места. Беспокоиться нечего!
Но одно дело резон, а другое— беспокойное воображение, рисовавшее мне висящий на ветке разорванный мешок и дорожки из муки и сахара у подножия лиственницы! Я неосторожно заявил, что, несмотря на поздний час, предпочту пройтись к лабазу, чтобы потом, вернувшись назад, спать спокойно! Петя явно помрачнел и почти сейчас же куда-то скрылся.
— Куда это он исчез? — обратился я через некоторое время к Саше.
— Как куда? К лабазу! — ответил тот сердито.
Догонять быстроногого парня, разумеется, было бесполезно. Оставалось ждать!
Петя вернулся лишь к часу ночи. До лиственницы с подвешенным мешком оказалось гораздо больше двух километров; ребята неправильно сориентировались на месте и ошибочно показали на аэрофотоснимке точку, где они оставили висеть этот злополучный мешок.
К счастью, Петя нашел все в полном порядке.
Разумеется, я не спал до его возвращения, а, сидя у костра, поддерживал огонь, подогревая ужин и чай. Мир и дружба были тут же восстановлены.
«Золотой характер у этого парня!» — думал я, ворочаясь перед тем как заснуть.
На следующий день мы договорились продвинуться с лодкой по реке насколько можно дальше. Ребята должны захватить по пути мешок с запасами и, достигнув пределов, за которыми плыть на лодке невозможно, разбить там основательный лагерь, где мы задержимся на несколько дней. Я, как и накануне, пойду по лавовому потоку, постараюсь его пересечь, а к вечеру направлюсь к палатке, Петя обещает разжечь там к этому времени большой дымный костер.
Еще до того как был снят лагерь, я прошел зону глыбовых лав и оказался на гладкой поверхности потока. Идти по ней легко, как по хорошей торцовой мостовой. Сходство с торцами довершается системой тонких трещин, разбивающих базальт на многоугольные, преимущественно пяти- и шестиугольные, призмы различного диаметра. Эти трещины появляются в лавах во время их затвердевания; они связаны с сокращением объема остывающего расплава. Диаметр призм в среднем равен двадцати — тридцати сантиметрам, хотя кое-где можно видеть участки потока с «торцами» в один-два метра — настоящая «дорога гигантов»!
Сегодня я хочу пройти поперек лавового потока, чтобы составить представление о его поперечном профиле. После этого я поднимусь на высокий правый склон долины Монни, откуда смогу взглянуть на всю эту картину с птичьего полета. Чтобы оценить архитектуру любого большого здания, нужно смотреть на него со стороны. Так и сейчас мне необходимо удалиться от потока, чтобы отвлечься от деталей и увидеть его весь целиком, во всем мрачном величии.
Очень скоро я убеждаюсь, что удобные для ходьбы ровные и гладкие «торцовые» участки потока занимают не так уж много места. Они образуют нечто вроде широких прерывающихся «автострад», которые чередуются с узкими, слегка изогнутыми в плане лавовыми валами. Взобравшись на первый вал, я вижу за ним второй и еще дальше — третий; все они вытянуты параллельно южному краю потока, от которого я иду. Такие валы появляются в результате коробления уже застывшей корки потока под напором еще жидкой и поэтому продолжающей течь внизу лавы. На языке вулканологов они так и называются — валы коробления.
Затем я натыкаюсь на широкий и длинный провал, занимающий всю центральную часть потока. Это обширная депрессия глубиной от шести до восьми метров с совершенно вертикальными стенками. Обойти ее невозможно — она уходит слишком далеко; спуститься тоже не просто — глубоко. Кое-как нахожу участок, где можно сойти на дно, перебираясь с глыбы на глыбу.
Здесь царит хаос. Передо мной бушующее каменное море; острые базальтовые' глыбы либо громоздятся бесформенными неустойчивыми заторами, либо погружаются в зловещие воронки впадин. Идти необыкновенно трудно; ноги то соскальзывают с гладкой поверхности одной глыбы, то больно натыкаются на острые ребра другой. Впрочем, путешествие по этому каменному хаосу имеет и свои достоинства. Пока я прыгал с камня на камень, на небо набежала пролившаяся теплым дождем тучка. Чтобы не промокнуть, я залез в сухую уютную нишу между несколькими огромными глыбами; ни одна капля дождя туда не попадает — я спокойно смотрю на великолепную, опоясывающую небо радугу.
Общая ширина базальтового потока равна здесь полутора километрам. Вскоре я дохожу до противоположного его края и, соскочив с последней базальтовой глыбы, погружаюсь в мягкий мох, покрывающий сплошным зеленым ковром этот склон долины. Тут же начинается невысокий лиственничный лес с некогда, по-видимому, густым, но давно выгоревшим кедровым подлеском. Извивающиеся по земле кривые ветки сухого стланика очень затрудняют подъем.
Наконец я добрался до небольшой лысины, откуда открывается чудесный вид на долину Монни и базальтовый поток. Минуты такой радости способны искупить все усилия, затраченные на достижение цели.
Насколько хватает глаз, долина Монни заполнена черными ламами. С этой высоты я смутно вижу узкий, как лезвие ножа, конец потока; его начало теряется где-то на востоке — там сейчас тучи, от которых протянулись косые полосы дождя.
Отчетливо видна и крупная волнистость поверхности потока, и мелкие четкие гряды валов коробления. Они вытягиваются вдоль края потока в два-три, а местами и в пять рядов, совершенно
