оленины, источающих восхитительный аромат. На углях греется кастрюля с супом и пыхтит, хлопая крышкой, чайник.
Никогда мне не приходилось пробовать столь вкусного блюда, как это жаренное по охотничьему способу в собственном соку мясо!
В здешнем лагере мы проводим два дня. Они заполнены изучением базальтов нижней части потока, устройством еще одного лабаза на дереве и тщательной подготовкой к последнему броску. Впереди до вулкана около пятидесяти пяти километров. Это расстояние ничтожно мало по сравнению с тем, которое мы уже преодолели, но достаточно велико, чтобы отнестись к нему серьезно. Прежде всего оно будет удвоено возвращением; необходимость в боковых маршрутах, несомненно, утроит общую цифру километров. Затем мы должны принять во внимание время, которое понадобится для изучения вулкана, — ведь это главная наша цель! В общем мы должны рассчитать провиант недели на две. А запасное белье, теплая одежда на случай непогоды, одеяла, посуда, инструменты! А образцы, ведь без них нельзя обойтись в геологической экспедиции! Мы прикидываем общий вес груза и приходим в большое уныние: не меньше чем по сорок килограммов на душу! Впрочем, утешаемся тем, что возрастание веса геологических образцов будет компенсироваться уменьшением веса продуктов.
Пешком по лаве. Глава 19
В воскресение 2 августа собираемся в последний переход к вулкану. За прошедший месяц самолет мы сменили на моторку, моторку на плоскодонку, а сейчас, оставив плоскодонку, продолжим наше путешествие самым первобытным способом — пешком!
Таюрский и Бонапарт заканчивают укладку оставляемых вещей. У лагеря нет удобной группы деревьев, и потому лабаз имеет здесь очень оригинальный вид. Это большой, тщательно перетянутый веревками зеленый брезентовый тюк. Выбрав прочную горизонтальную ветку у растущей за базальтовым потоком старой лиственницы, мы подтягиваем к ней этот тюк на стальном тросе. Теперь он слегка покачивается между небом и землей, как какой-то диковинный плод. К нему не подобраться ни о ветки, ни со ствола лиственницы. Единственный способ обворовать нас — это развязать очень хитроумный узел, которым прикреплен трос к дереву. Мы полагаем, что косолапый вор до этого не додумается (ведь он не служил во флоте!); не сможет он и перегрызть стальную веревку.
Уже вытащена на берег и опрокинута вверх дном лодка, проверены и окончательно завязаны рюкзаки и мешки. Можно выходить. Мы окидываем последним взглядом уютную излучину, к которой привыкли за эти дни, и садимся закурить. Наш груз для такого длинного и тяжелого путешествия весит непозволительно много. Легче всех, конечно, мой рюкзак; однако я и то с трудом поднимаю его с земли, а вскинуть на плечи могу только с посторонней помощью. Что же касается Петиного мешка, то я его даже не могу оторвать от земли: в нем три с лишним пуда!
Наконец в одиннадцать часов тридцать минут дня мы встаем, помогаем друг другу нагрузиться и медленно взбираемся на лавовый поток. Через несколько минут позади остается пятидесятиметровая зона глыбовых лав; мы переходим шумящие родники, которыми начинается река Монни, и оказываемся на уходящих за горизонт просторах лавового потока.
Моя ноша сразу показалась мне невыносимо тяжелой. Для того чтобы лямки рюкзака не так сильно врезались в плечи, подкладываю под одну из них свернутое полотенце, а под вторую — запасную портянку. Увы, тяжесть мешка нисколько не уменьшилась. Я иду, сильно наклонившись вперед, и смотрю только себе под ноги, чтобы не свалиться. С такой тяжестью и на гладком месте упасть нехорошо, а среди зыбкого каменного хаоса — опасно!
Впереди, натужась, равномерно шагает Таюрский, за ним Куклин. Бонапарт неясной, растворяющейся в жарком мареве запятой плетется где-то сзади. Когда я отрываю глаза от земли и смотрю на них, у меня невольно всплывает воспоминание о носильщиках тяжестей (муша) в старом Тбилиси. Этим ремеслом занимались обычно курды. Идет, бывало, такой муша, а на спине у него пианино; громадный полированный ящик в такт колеблющейся походке тихо позванивает струнами. Смотришь и думаешь: вот-вот сейчас свалится человек под этой непомерной тяжестью. Нет, не падает, идет и идет себе, бедный муша!
Наш путь пролегает то по ровным, как биллиардный стол, участкам гладкой разлившейся лавы, то пересекает гребенчатую поверхность канатных лав, то вдруг упирается в торосистые поля глыбовых базальтов, больше всего напоминающие взломанную ледоходом реку. Мы переваливаем через океанские волны валов коробления и огибаем огромные купола лавовых пузырей.
Труднее всего приходится, когда дорогу преграждает обширный провал. Обойти его невозможно: слишком большой крюк — нужно пересекать! Сбрасываем с натруженных плеч громадные мешки и осторожно поодиночке спускаемся с ними на всклокоченное лавами дно, до которого по крайней мере четыре, а то и восемь метров. Провалы всегда вытянуты вдоль лавового потока; их длина достигает нескольких километров, а ширина сотен метров. Ходьба по хаотическим нагромождениям базальтовых глыб на дне таких провалов — сплошная мука. Каждый из нас превращается в эквилибриста, балансирующего то на лезвии, то на кончике ножа! В довершение бед острые глыбы базальта часто неустойчивы и подворачиваются под ногой в самый неподходящий момент. Приходится точно рассчитывать каждое движение. Прицеливаешься, прыгаешь, опять прицеливаешься, опять прыгаешь — и так до тех пор, пока опасное место не остается позади.
Через час такой ходьбы я уже ни о чем не думал, кроме отдыха. Нестерпимо горели подошвы ног, острой судорогой сводило плечи, а в глазах расплывались, уходя из фокуса, пятнистые от лишайника базальты.
Мы садимся на гладком склоне лавового вала с, чудесными сплетающимися жгутами структуры течения. Но мне сейчас не до вулканологии — отдыхать, отдыхать!
Сняв рубашку, смотрю на свои пострадавшие плечи. На загорелой коже отчетливо видны красные пятна. Через некоторое время на этих местах несомненно появятся синяки. Такая же картина и у Саши с Бонапартом. У Пети на плече не пятна, а ссадины и синяки, и он жалуется на резкую боль в плечах и коленях. Еще бы, попрыгай по глыбовым лавам с трехпудовым мешком на спине!
— Так дело не пойдет, — говорю я, — мы плохо рассчитали свои силы. Давайте выберем какое- нибудь заметное место у края потока и оставим там еще часть груза. В крайнем случае за продуктами можно будет вернуться сюда двоим, пока двое будут работать на вулкане.
— Нет, давайте дотерпим до вечера, — возражает Петя. — Нельзя же устраивать лабаз в часе ходьбы от лагеря. Нет никакого смысла!
— Дело не в смысле, а в силах, Петя!
— Ничего, осилим, не беспокойтесь!
Двадцатиминутный отдых кажется слишком коротким.
С сожалением отбросив давно докуренные папиросы, натягиваем несколько охладившуюся на ветерке обувь, взгромождаем мешки и трогаемся дальше.
Вскоре наши мучения увеличиваются жарой и вызванной ею жаждой. Черные базальты жадно поглощают солнечное тепло; к двум-трем часам дня на поверхности лавового потока становится жарко, как в африканской пустыне. Сходство подчеркивается абсолютной безжизненностью этой зловещей каменной долины. Ни деревца, ни кустика, ни травки; только черные, источающие сухой жар лавы, на которых пестреют лишайники. Я ловлю себя на мысли, что из-за очередной глыбы вот-вот появятся заросли колючих кактусов!
Как-то мне пришлось вести геологические работы в пустыне на границе с Ираном, но и там сжигающее солнце не было столь яростным и беспощадным, как тут, в Заполярье. Удивительный парадокс природы, в который трудно поверить, не испытав его на собственном опыте!
К сожалению, мы не предвидели такой жары и не захватили с собой ни глотка воды. Вместе с усталостью в нас нарастает вызванная жаждой слабость; мы все чаще останавливаемся для отдыха и курения. Во рту у меня давно уже горько и сухо. Я с трудом раз за разом проглатываю отравленную никотином слюну и считаю пройденный путь не километрами, а шагами. Сто шагов, двести, триста, четыреста, четыреста пятьдесят, четыреста девяносто девять, пятьсот. Стой! Отдых!
