бездну.
— С какой глубины поднимаются лавы? — спрашивает, расставляя треногу фотоаппарата, Саша.
— С глубины пятидесяти — семидесяти километров. По последним геофизическим данным, лавовый очаг под Ключевским вулканом на Камчатке находится на глубине шестидесяти километров.
— Значит, и та дырка в кратере, которую мы видели вчера, также уходила когда-то на десятки километров вниз?
— Несомненно!
Я снимаю панораму кратера и сажусь передохнуть. Отсюда открываются широкие горизонты. Далеко на запад за пределы видимости тянется затянутая серым маревом долина Монни. С любого места и при любом освещении она поражает зрителя мрачностью и величием стремящейся вдоль нее лавовой реки. Многочисленные запрудные озера окаймляют черный базальтовый поток у устья бокового ущелья; они блестят под солнцем, как осколки разбитого зеркала. Похожие пейзажи вызывал в своем воображении Густав Доре, когда он иллюстрировал «Потерянный рай» Мильтона. Саша не читал поэмы великого английского слепца и не видел великолепных композиций Доре. Он наслаждается зрелищем, не пытаясь искать литературные аналогии, его восприятие непосредственнее.
Мне хочется проследить на этом склоне гранитного цирка границу распространения рыхлых продуктов извержения. Мы поднимаемся еще выше над кратером вулкана, и наше внимание привлекает странное зрелище. Толстый слой сыпучего вулканического песка прикрыт плоскими тонкими лепешками из лавы, налегающими друг на друга подобно глиняной черепице южных крыш. По своим размерам и форме лепешки чаще всего напоминают обеденную тарелку. Их толщина меняется от двух — пяти до восьми — десяти сантиметров. Почти всегда они утолщаются к тому краю, который обращен вниз по склону. Лепешки перекрывают пепел и лапилли ранней стадии извержения слоем почти метровой толщины. Лежащие под этим слоем сыпучие массы защищены от размыва, как панцирем. Сейчас вниз по горе тянется составленный ими неширокий, но довольно длинный гребень.
Что это за загадочное образование? Форма и характер лепешек ясно указывают, что они произошли из очень жидкой, насыщенной, газами лавы, попавшей на этот склон с гранитной горы еще в текучем состоянии.
Но почему слой лепешек поднимается на такую большую высоту относительно жерла вулкана? Ведь уже сейчас, хотя мы еще не дошли до верхнего края слоя, жерло ниже нас метров на двести.
Ни по форме, ни по условиям залегания лепешки никак не походят на вулканические бомбы. Те выбрасывались в менее жидком состоянии и разлетались в воздухе без какой-либо закономерности.
Наконец мы поднимаемся настолько высоко относительно кратера вулкана, что я вижу темное пятнышко жерла. Ага! Слой лепешек и жерло находятся на одной линии, в этом же направлении скошен кратер, в эту же сторону наклонена лавовыводящая трещина. Теперь мне все понятно!
— Фонтан! — кричу я отошедшему Саше.
Он с недоумением оглядывается:
— Какой фонтан?
— Ну да, конечно! Понимаешь, здесь в последнюю фазу извержения бил огромный лавовый фонтан! Лепешки, по которым мы идем, — брызги этой огненной струи.
Лавовые фонтаны не являются чем-то необыкновенным. Колоссальные, бьющие на большую высоту фонтаны огненно-жидкой лавы наблюдались во время особенно сильных извержений на Камчатке, в Исландии, на Гавайских островах, в Африке.
Советский вулканолог Софья Ивановна Набоко, этап за этапом изучавшая извержение вулкана Билюкай на Камчатке, оказалась свидетельницей этого грозного явления. Ее описание позволяет представить себе величественную картину разгула природных сил:
«Под сильный, почти непрерывный грохот на высоту приблизительно 250 метров из основного жерла бил фонтан. Лава в основании фонтана, близ жерла, была сплошного желтого или почти белого каления. Вверху она рассыпалась на множество искр и огненным дождем падала вниз. На фоне фонтанирования лавы происходили раскатистые взрывы, и струя бомб вылетала под углом к востоку. Звук, сопровождавший фонтанирование лавы, можно сравнить с завыванием ураганной вьюги».
Мы поднимаемся с Сашей вплоть до верхней кромки слоя лавовых лепешек и замеряем ее превышение над жерлом. Около трехсот метров. Если принять во внимание примерное положение точки перегиба параболической кривой, по которой взлетали огненно-жидкие струи, наибольшая высота огненных фонтанов должна была достигать трехсот пятидесяти — четырехсот метров. Пораженные, мы долго смотрим вниз в пламенно-красную пасть кратера.
— Ужасно жалко, что мы не видели всего этого своими глазами! — говорит Саша.
В этот вечер Бонапарт кормил нас рисовой похлебкой совсем без хлеба, который был заменен большим куском вареной оленины. «Торопись», — подсказывает мне тихий голос осторожности. «Ничего, еще один денек, и мы уйдем отсюда; все будет в порядке», — стараюсь я заглушить внутреннюю тревогу.
Последний день пребывания у вулкана я посвятил изучению трещины, на которой он возник. Вернее, там была не одна, а две или три пересекающиеся трещины. Вдоль линии их пересечения и образовалась та зона слабости, по которой вырвались на поверхность вулканические силы. В районе самого вулкана и лавового потока эти разломы земной коры можно было угадывать только на аэрофотоснимках; на местности их' не было видно, так как они прикрыты лавой. Зато за пределами вулкана, на склоне гранитного цирка, главная из трещин резко бросалась в глаза, Граниты вдоль нее сильно раздроблены и смещены. Полоса дробленых пород круто уходит на вершину горы. Смещение, судя по высоте связанного с ним ступенчатого обрыва, превышает пятьдесят — шестьдесят метров.
Впервые в жизни приходится видеть такое яркое проявление современного сброса в земной коре. Геологи обычно имеют дело с явлениями неизмеримо более древними!
В тот же день Таюрский и Куклин отправились каждый со своим заданием в маршруты по окрестностям вулкана. Особенно интересным оказался поход Таюрского. Я поручил ему подняться на гребень цирка и обойти его кругом, измеряя высоты главных пиков и следя за наличием там рыхлых выбросов вулкана.
Легконогий Петя быстро дошел до вулкана и, обогнув его, стал подниматься по гранитам. Вскоре ему пришлось пересечь несколько снежников с крупнозернистым рыхлым снегом. На краю самого верхнего из них он еще издали заметил несколько темных пятен, приглядевшись к которым ахнул от восторга. Это было небольшое стадо горных баранов. Самки с ягнятами паслись на жесткой альпийской травке; тут же на снегу, спасаясь от комаров, лежало несколько молодых самцов, а на высокой скале стоил сторожевым изваянием великолепный архар с круто завитыми рогами.
Петя решил подобраться к стаду; правда, с ним не было карабина, зато он получил возможность поближе рассмотреть осторожных животных. Ему по приходилось еще встречаться с архарами, но от опытных охотников он много слышал об их удивительной чуткости и необыкновенно остром зрении. Подойти к горному барану на триста — пятьсот метров уже достижение; поэтому для охоты на них сейчас применяют оружие с оптическим прицелом.
Но все эти сведения не имели никакой ценности в наших условиях. Бараны подпустили крадущегося Петю метров на пятьдесят. Затем вожак стада, давно уже заметивший человека и нервно переступавший с ноги на ногу, тревожно вздернул головой и фыркнул. Все стадо не торопясь отбежало в сторону и выстроилось в одну линию на гребне горы. Ягнята жались к матерям; некоторые подлезали к ним под брюхо и, но страшась опасности, принимались сосать. Вся группа с необыкновенной четкостью рисовалась на фоне неба.
Петя отвернулся от этой захватывающей картины, плюнул с досады и, выйдя на водораздел, зашагал в обход гранитного цирка.
Пройдя с километр, он остановился отбить образец горной породы и записать показания барометра. К его величайшему удивлению, вся семья горных баранов была тут же. Они не только не отстали от Пети, но приблизились к нему на расстояние до семидесяти пяти — ста метров и теперь с любопытством прислушивались к стуку молотка.
Архары шли за человеком около двух часов, пока хорошая лужайка с сочной травой не отвлекла их внимание! По совести, я поверил Петиному рассказу лишь потому, что на собственном опыте убедился в
