усталость и огорчение, профессиональный интерес берет свое. Перебравшись на другую сторону, я разбираю легко отслаивающиеся плитки; на поверхности слоев видны великолепно сохранившиеся отпечатки небольших двустворчатых моллюсков с изящной ребристой раковиной. Покопавшись в осыпи, нахожу по крайней мере три их разновидности.
Находка чуть улучшает настроение. Похвастав красивыми окаменелостями, я подсаживаюсь к костру. Мы съедаем предпоследнюю банку консервов и немного черствого хлеба, тщательно собрав с клеенки рассыпавшиеся крошки. В рюкзаке остается еще кусочек хлеба, банка консервов и горсточка риса. Чаю и сахару осталось тоже раза на два. Иначе говоря, при самой суровой экономии мы можем протянуть не больше суток. Затем нам придется уповать на природу и случай!
После полуголодного ужина не спится. Мы долго сидим у костра, пытаясь разгадать загадку и обсуждая дальнейшие планы.
— Ни продолжать поиски Кейвуса, ни возвращаться на метеостанцию тем же путем мы уже не в состоянии, — говорю я, отбрасывая докуренную папиросу. — Осталась только одна возможность.
— Какая?
— Если партия действительно стоит в верховьях этой речки, мы завтра ее обнаружим. Если их нет, нужно, не возвращаясь к Анмандыкану, подняться там же на водораздел и перевалить к Кедону.
— Не заблудимся?
— Судя по карте, мы находимся почти против Кедонского озера, где была наша первая ночевка.
— Значит, в лучшем случае нам нужно два дня на возвращение? А еды у нас на день!
— Да, второй день придется подтянуть ремни. Зато рюкзаки будут совсем легкими!
— Вы говорите так, будто уж совсем не надеетесь встретить Кейвуса!
— По правде сказать, так и есть.
— Но выстрелы-то мы слышали! Ведь это же люди стреляют! Кто они, как не наши геологи?!
— Ума не приложу. Это такая же загадка, как и пропажа Кейвуса. Ну хватит, пошли спать! Костер, пожалуй, нужно приглушить, а то и вовсе погасить.
— Почему?
— Неизвестно, кто стреляет. Мало ли какие люди могут бродить в тайге! Вся эта история кажется мне очень подозрительной. Во всяком случае не будем выдавать своего присутствия, да еще во время сна, когда нас можно взять голыми руками.
Сережа некоторое время вглядывается в темноту, а затем быстро разбрасывает костер. Горящие ветки с шипением падают в ручей и уплывают. Меркнет тусклый свет тлеющих в костре углей; опускается ночь. Мы лежим, закутавшись по подбородок в одеяло, и смотрим в беззвездное небо. Вдруг где-то совсем близко раздается громкий выстрел.
— Что это? — схватив меня за руку, прерывающимся голосом шепчет Сережа.
— Тсс, тише! Быстро вылезай из-под одеяла и обуйся. Возьми нож; у меня молоток. В случае нападения беги и прячься в кустах. Условимся встретиться на той стороне ручья.
— Отойдем отсюда!! Ведь они запомнили место, где был костер!)
— Тсс! Сиди слушай!
Стиснув зубы и взявшись за руки, мы вслушиваемся в каждый шорох. Ровно плещется ручей, изредка шелестят невидимые ветки кустов. Кажется, тресни под ногой загадочного врага тоненький сучок, и то он грянет для нас громом.
Так проходит пять, десять, пятнадцать минут. Тихо. Волнение спадает, сердце бьется ровнее, мы уже не так напряжены и, осмелев, перешептываемся.
— А вдруг это нечистая сила! — Сережа шутит, это уже хорошо! — Нет, в самом деле. Ну кому, если не черту, могла понадобиться вся эта комедия со стрельбой!
В этот момент меня осеняет неожиданная догадка. Удивительно, как это не пришло мне в голову раньше!
— Боже мой, ты знаешь что? Я думаю, нас пугает сама природа. Как это я не додумался сразу!
— Именно?
— Мне кажется, что это не выстрелы.
— А что же?
— Скорее всего трещит лед в наледи!
— Вот это здорово! — хлопает себя по лбу Сережа. Какого же дурака мы валяли тут до полуночи!
Я немного сконфужен. Ведь это мне не следовало бы валять дурака, по справедливому замечанию моего Спутника!
— Видишь ли, мне никогда не приходилось ночевать у наледей, иначе я сразу бы раскусил эту чертовщину. Скорее всего дело в перепаде температуры при заходе и восходе солнца. Если я прав, ночью стрельбы не будет, а утром таинственный охотник опять появится у нашего костра!
— Что же, будем вновь разжигать костер?
— Стоит ли? Во-первых, тепло, а кроме того, и лень!
Мы молча лежим с открытыми глазами. Затем я слышу посапывание Сережи и, сломленный усталостью, засыпаю сам.
Где-то в глубине души еще дремлет не до конца преодоленный страх, поэтому я то и дело просыпаюсь, поднимаю голову или только открываю глаза, оглядывая поляну, в центре которой мы лежим. Всюду тихо и спокойно!! Закрыв глаза, я вновь засыпаю.
Утром, едва поднялось солнце, над наледью прогремел выстрел. Вскоре последовал залп из нескольких, почти одновременных взрывов и могучий утробный вздох.
— Это оседает наледь. Пока ты варишь завтрак, схожу посмотрю!
Через несколько минут я с трудом взбираюсь на прозрачно-голубоватую стену наледи. У краев она поднимается не меньше чем на два метра; ближе к центру толщина льда, вероятно, увеличивается до трех метров. На ноздреватой поверхности наледи почти всюду тонкий слой воды. По зияющим и скрытым трещинам эта вода уходит вниз и сливается с глухо звенящим в глубине речным потоком. Некоторые трещины так широки, что нужно через них перепрыгивать. Внизу видны большие сводчатые полости, в которых громкое эхо, как в пустой бочке, повторяет любой звук. Именно под такими сводами треск льда, стократно усиливаясь, превращается в напугавшую Нас канонаду! Теперь не остается никаких сомнений в причине загадочных выстрелов, отравивших нам половину ночи.
Идти по наледи страшновато. В любом ее месте, где прочность свода недостаточна, можно провалиться на дно промоины.
«Век живи, век учись!» — думаю я, соскальзывая на гальку и возвращаясь к костру, где Сережа уже приготовил ложки и со скрупулезной точностью разделил оставшийся кусок хлеба.
— Почему появляются такие большие наледи? — спрашивает, протягивая мне миску, Сережа.
— Наша наледь не так уж велика, — отвечаю я, стараясь не расплескать ложку драгоценного супа. — В долинах больших сибирских рек есть несравненно большие. Одна из них, в долине Индигирки, имеет даже собственное имя — Улахан-Тарын, в переводе с якутского «большая наледь». То сокращаясь, то увеличиваясь, эти громадные скопления долинного льда живут многие тысячелетия.
Наледи возникают только в условиях сурового климата на очень быстро промерзающих реках. Там, где зимние холода, сковав землю и реки, ставят преграду стоку грунтовых вод, эти воды пробиваются на поверхность и тут же замерзают, покрывая русло и прилегающие берега ежедневно нарастающей ледяной броней.
В очень жестокие морозы, когда проникшая через трещины в мерзлом грунте вода мгновенно схватывается корочкой льда, образуются многослойные водно-ледяные наплывы. Они очень опасны. В них глубоко проваливаются тракторы и машины; они встают страшным препятствием перед людьми. Попавшие в такое полужидкое крошево путники могут считать себя погибшими, если поблизости нет жилья, где можно сбросить с себя промокшую и оледеневшую одежду.
— Брр! — передергивает плечами Сережа, — вымокнуть, например, в шестидесятиградусный мороз!
— Да, один из моих друзей, будучи еще молодым и неопытным, провалился в такую живую наледь и спас себя только тем, что, не останавливаясь, бежал около пятнадцати километров до ближайшего
