в нашу способность противостоять могуществу природы. Но только неразумный забывает о неравенстве сил. Признайся, что ты и сейчас просто храбришься!
— Признаюсь, — ухмыляется Сережа. — Молчу! Тем более что криком тут не поможешь.
— Да, кричи не кричи — услышат только камни… Впрочем, кричать и унывать незачем. Давай-ка подумаем, в какое из этих ущелий лучше спускаться!
Мы подошли к краю седловины. Отсюда начинается сперва покатый, а затем все более крутой спуск. Перед нами несколько разветвляющихся ущелий. Начинаясь в одной и той же части водораздела, они могут разойтись дальше на многие десятки километров. Избрав не то ущелье, мы рискуем намного удлинить путь. Для сытого человека такая перспектива не очень страшна, но голодному и усталому она может принести много неприятностей.
Я задумываюсь. Вероятно, выгоднее спускаться по правому ущелью. Километров через восемь — десять оно, если судить по карте, должно выйти к невидимому отсюда озеру в долине Кедона. Левее видны три или четыре других распадка. Они круто врезаются в горный массив и выходят в главную долину, вероятно, значительно выше озера. Избрав первый из этих путей, мы направимся прямо к цели, второе направление прибавит нам несколько лишних часов ходу.
Казалось, раздумывать нечего. Но меня смущает крутой поворот вправо, который делает первое из ущелий километрах в полутора отсюда. Куда оно направляется дальше, мешают видеть горы.
— Я боюсь, как бы не угодить опять в долину Омолона!
— Не дай бог! — содрогается Сережа. — Не нужно рисковать. Пойдемте в один из средних распадков, и он наверняка приведет нас если не к озеру, то к Кедону!
— Чтобы не попасть впросак, давай взберемся на эти вершины и сориентируемся. Ты полезай на ту, а я на эту гору. Главное, определить место Кедонского озера. Добравшись до него, мы можем считать себя дома!
Через несколько минут Сережа еле виден на сером склоне соседней вершины. Я тоже медленно карабкаюсь по глыбовой гнейсовой осыпи. Плоские камни шевелятся, как живые. Многие из них скользят под моей тяжестью, и мне приходится балансировать, чтобы не свалиться. Наконец я попадаю на слегка утоптанную баранью дорожку, каких много в северных горах.
Тропы горных баранов огибают вершины по пологим кривым, местами расширяются в небольшие площадки- лежбища, пересекают одна другую и внезапно без видимых причин прерываются на полусклоне. Появление таких хорошо распланированных тропинок на крутых склонах безлюдных от века гор кажется совершенно удивительным. Однако даже несведущий человек сразу поймет, кто их проложил. Ему подскажет высохший бараний помет и следы раздвоенных копытец.
Бараньи тропинки — истинное благодеяние для охотников и геологов. Столетиями ходят по ним животные, выбирая наилучшее направление и постепенно уплотняя грунт и каменные россыпи.
На вершинах гор их не беспокоят комары и оводы, отсюда острое зрение позволяет загодя увидеть приближающуюся опасность.
Я останавливаюсь отдышаться на крошечной площадке, где только что лежали два диких барана. Под круто вздернутой глыбой гнейса видны два продолговатых углубления, выдавленных в твердой, как камень, почве многими поколениями лежавших здесь животных. Кучки совершенно свежих темных шариков, еще не впитавшиеся в землю зеленоватые лужицы говорят о том, что потревоженные бараны сорвались отсюда всего несколько минут назад.
Покурив, я осматриваюсь. Подниматься выше нет смысла. Отсюда хорошо видно, что самое правое из ущелий, как я и опасался, уходит к Омолону…
Таким образом, если бы не осторожность, мы рисковали бы очень многим, может быть и жизнью. Холодок пробегает у меня в груди, но тут же я облегченно вздыхаю: «Ну уж если судьба уберегла нас от этого несчастья, то нам и дальше бояться нечего!»
Какой же из трех левых распадков быстрее всего выведет нас к Кедону? Я всматриваюсь в затуманенную даль. Километрах в двенадцати вырисовывается покрытая светлыми осыпями горная гряда. По-видимому, это та самая возвышенность, у подножия которой лежит Кедонское озеро. В таком случае красноватые горы левее, где ползет сейчас густая тень облака, находятся выше озера, а массивная группа гор далеко у горизонта — это истоки Кедона и перевал к Анмандыкану. Словом, мы должны спускаться во второе справа ущелье.
Только теперь я чувствую, как тревога, долго гнездившаяся в моем сердце, постепенно рассеивается. Нам нужно поскорее добраться до озера, и тогда завтра к вечеру мы можем быть на метеостанции. Отбросив окурок, я поднимаюсь с камня и, захватив образец серого гнейса, быстро спускаюсь к Сереже.
Ползая на коленях, он обирает крошечные кустики голубики и жадно сует в рот пригоршни крупных кисловатых ягод. Только сейчас я вспоминаю, насколько мы голодны. Более чем скудный завтрак давно забыт, и наши желудки настойчиво требуют пищи. Я опускаюсь на пружинящий ковер серебристого ягеля и, переползая с места на место, тоже принимаюсь за ягоды.
— Все в порядке! Сейчас немного подкрепимся и пойдем в ту лощину. Надеюсь, будем ночевать у озера!
— С моей вершины хорошо просматривался омолонский склон, — говорит Сережа. — Это предательское ущелье сильно расширяется и уходит на северо-восток. Я не смог разобрать, где именно оно соединяется с Омолоном. Вероятно, не ближе двадцати — тридцати километров. Вот счастье, что мы туда не сунулись!
— Да, особенно потому, что вначале этот распадок показался нам наиболее подходящим. Пример вреда формальной логики в применении к природе!
— Любимая тема моего шефа! — иронически замечает Сережа.
— Конечно! Я всегда помню, что природа создана не для нашего удобства и не по правилам таблицы умножения. Надеюсь, что и ты этого не забудешь, не то когда-нибудь непоправимо ошибешься!
Голубика, даже если съешь ее много, наполняет желудок, но по-настоящему не насыщает. Поэтому, перед тем как спуститься с водораздела, я бережно достаю из кармана по паре карамелек. Мы трогаемся в путь, стараясь не разгрызать пахнущие фруктовой эссенцией конфеты. Они медленно тают во рту, и острое чувство голода на короткое время пропадает.
Этот переход был необыкновенно мучительным. Основательно ослабев от недоедания и тяжелого подъема на перевал, мы вдобавок попали в заросли низкорослой ольхи и полярной березы. Проклиная все на свете, я то высоко поднимаю ноги, пытаясь перешагнуть через дьявольские хитросплетения, то лезу сквозь них напролом. У Сережи ноги короче, ему приходится труднее; он еле поспевает за мной. Вконец измотанные, мы все же вырываемся наконец на чистое место и облегченно вздыхаем.
Набежавший из долины Кедона короткий ливень промочил нас до нитки, размочил почву, и наша стертая до дыр обувь отчаянно скользит в набухшей глине или отстает от ног под тяжестью налипших лепешек.
— Прибавь шагу! — поторапливаю я Сережу. — Нужно засветло добраться до озера. Соберем побольше дров, чтобы просушить одежду и место для постели.
— Стоит ли так торопиться? Добраться бы до Кедона, а заночевать можно в любом месте, где есть дрова!
Пожалуй, Сережа прав. Если заночуем и выше озера, не беда. Правда, завтра у нас останется более долгий путь, но мысль о близкой цели прибавит нам сил!
Конечно, мы не дошли до озера. Перед закатом показалась долина Кедона и живописная рощица, где мы уже были несколько дней назад. Стройные лиственницы и стелющиеся кусты кедра букетом поднимались на высокой террасе правого берега. Лучшего места для лагеря не придумаешь.
— Хватит! Ноги больше не идут, ночуем здесь!
Ни Сережа, ни я никогда не забудем этой последней стоянки. Когда разгорелся большой костер и тускнеющее небо осветилось снопом искр, усталость почти слетела с наших плеч. Полуголые, мы приплясываем вокруг огнедышащей горы дров, поворачиваясь к ней-то одним, то другим боком. Однако, обсохнув и отдохнув, мы с еще большей остротой чувствуем голод.
— Эх, хорошо бы краюху хлеба, — горько вздыхает Сережа, — с маслом да с большой миской каши!
