моментально сожгли, только Витася к участковому не ломанулся и в суд подавать не стал. Все по-своему сделал, на то он и кулак.
Взял Витася ружьецо охотничье, из которого еще его дед зайцев в Мещере стрелял, и пошел по дворам ходить, а сзади папанька на «Ниве» ехал, а с ним два работника, на лето нанятые. Что во дворах происходило, про то никто никому не рассказывал, только Серега Опилкин, первейший Витасин кореш, после Витасиного визита неделю в постели лежал и, по слухам, вовсе попусту языком чесал. Боялись, что идиотом останется, однако ничего, очухался.
Витася, назло врагам, новый дом заложил и близко к нему никого не подпускал. Когда дом подрос, Витася в Москву смотался и вернулся оттуда с женой, которая от него когда-то сбежала. Жена больше не сбегала, а, наоборот, родила двух горластых пацанят, которыми Витася страшно гордился, и развела возле нового дома невиданной красоты цветник с розами, английским газоном, какими-то камнями в середине, которые назывались почему-то альпийской горкой, а разомлевший от такого счастья Витася до того дошел, что соорудил посреди газона фонтан! Для горластых пацанят наняли няньку – это в деревне-то! – бывшую детсадовскую воспитательницу, оставшуюся после капитализации не удел, а сами продолжали вкалывать.
Старую «Ниву» давно продали, вместо нее купили новую, пятидверную, да еще «газик» для папаньки, да еще какую-то легкомысленную иностранную машину для Витасиной жены, чтобы она в город ездила. Со смеху можно умереть, баба за рулем! По Сафонову Витася разъезжал, как сегодня с утра, на тракторе, ибо угодья его теперь дальним полем не ограничивались, и работало на него не двое приезжих, а десяток своих, сафоновских.
– Я тебе вот что хотел сказать, Леонид. – Витася попробовал было присесть на верхнюю ступеньку, но раздумал, только облокотился о хлипкие перильца здоровенной загорелой ручищей, сияющей диковинным обручальным кольцом. Теперь пришлось откинуть голову назад, чтобы посмотреть в Витасину физиономию. – Ты брось эти штуки возле стройки. Я тебя пока по-хорошему прошу, брось.
Сердце у Леонида замерло, жаба зашевелилась в желудке, и по спине потек пот.
Почему он говорит про стройку? Что он может знать?! Сколько он успел узнать?! От кого?!!
Что теперь делать?! Дьяволица же предупредила его, чтобы не смел ни с кем говорить об этом, но Витася откуда-то узнал! Откуда?! Боже милостивый, что же теперь делать? Что?! Что?!!
– Ты чего? – спросил рядом удивленный Витася. – Тебе что, плохо, что ли, Ленька?
– Что ты там говоришь, – прохрипел тот, – про стройку?..
– А про стройку я то говорю, – продолжил Витася, с интересом глядя ему в лицо и словно прикидывая, не хватит ли собеседника немедленно кондрашка, – что отстал бы ты от них, Ленька. Нам этот торговый центр во как нужен! Я уже кое-какие справки навел. Если все нормально пойдет, они у нас все будут брать – и огурцы, и картошку, и сметану, и все… А я еще на следующий год хочу цех пустить консервный, чтобы, значит, ягоды и грибы закрывать, так что мне этот торговый центр очень кстати пришелся. Ты отстань от него, Ленька. И баб оттуда уводи. И то уже слухи какие-то ползают по всей деревне…
– Не слухи ползают, – выдавил он, – а сатана на нас идет. Слыхал, у них уже люди мрут. А все потому, что осквернили землю, Богом для храма предназначенную, выпустили сатану на волю, вот теперь он и начнет куражиться да себя показывать. – Эта песня была давно и хорошо ему знакома, поэтому пелась складно. Губы привычно выводили ее сами по себе, а в голове гудел набат: «Спасайся, беги, может быть, ты еще успеешь!»
Успеешь… Успеешь…
– А сатана-то, он не дремлет, он сразу видит, кто пошатнулся, слабину дал, против бога пошел…
– Больше ему делать нечего, только в Сафоново околачиваться, – сказал Витася презрительно, – да людям работать мешать!
– Кому? – не поняв, спросил Леонид.
– Да сатане твоему!
– Свят, свят… – забормотал тот по привычке.
– Что ты передо мной-то комедию ломаешь? Так я ведь не баба Вера Симакова, на меня страху нагонять не надо. Ты приди в себя и посмотри – где стройка, а где храм нынче стоит!
– Так то нынче!
– А его туда предки поставили, а они понабожней тебя были! Короче, надоел ты мне со своими демонстрациями, Ленька! Я сам против баб и дедов не попру, они только-только перестали на нас глаза пялить, а тебя, считай, я предупредил. Что хочешь делай, только больше никаких демонстраций и писем губернатору. А то он еще с разгону запретить стройку вздумает, хлопот тогда не оберемся… Понял ты меня, нет?
Витася снял с заросшей светловолосой головы стильную кепку «Рибок» и постучал ею о колено.
– И пить бросай, Ленька! Бросишь пить, возьму на работу в гараж. А цех откроем, работы будет хоть отбавляй. Смотри, в каком свинстве ты живешь!.. Это, блин, не жизнь, а хрен знает что!.. Ладно, поехал я. Уже десятый час, полдня прошло…
Витася нахлобучил кепку, дружески пихнул Леонида в плечо, отчего тот едва не завалился в ведро с водой, и зашагал к своему мини-трактору.
Леонид Гаврилин с ненавистью смотрел ему вслед.
«Куркуль проклятый. Все у него просто, море ему по колено. Как он сказал, так и будет, подумаешь, хозяин жизни!.. Торговый центр ему охота! Все денег ему мало, еще не все заграбастал! Пронюхал, что будут еще где-то деньги раздавать, вот и суетится теперь, вот и мечется, и ко мне пожаловал, мешаю я ему, видишь ли!..»
На миг он испытал острое чувство превосходства, которое, наверное, испытывает комар, жалящий быка, – а ну как я тебя еще с этой стороны, повертись, поскачи, попробуй меня согнать!.. Но чувство это было мимолетным и надолго не задержалось. Пришедшее ему на смену было сложнее.
Теперь Леонид Гаврилин злился на несправедливость жизни.
