Богиня прайм-тайма

– Еще сказал, что все живы, и я ему верю.

– Скорее всего, живы, – быстро ответил Добрынин. – Не имеет никакого смысла их убивать. За трупы совсем ничего не дадут. Прости, Леша.

– За трупы не дадут, – согласился Бахрушин и опять схватился за сердце. – Но до последней минуты мы можем не знать, что они уже… трупы. Мы найдем кассету и деньги, хоть я и не представляю как, и взамен получим именно…

– Ты где? – перебил его Добрынин. – В Кабуле?

– Да.

– Ну и как там у вас погода?

– Что?..

– Погода как там у вас? У нас все льет.

– Ветер, – проскрипел Бахрушин. – Холодно. И не надо меня отвлекать, Олег! Я же не мальчик. Я все равно не отвлекаюсь. Злюсь только.

– Это хорошо, – сказал далекий Добрынин. – Хорошо, что злишься, Леша.

– Ты лучше скажи, где мы будем искать деньги. А?

– А кассету?

– И кассету.

– Я не знаю, – признался Добрынин. – Сначала хорошо бы условия выслушать. И потом, я боюсь, что как только станет известно о том, что мы с тобой деньги ищем, нам одна дорога.

– В «Матросскую Тишину», – подсказал Бахрушин.

– Вот именно. Всем хорошо известна непримиримая позиция государства по отношению к террористам, берущим в заложники людей. Американцы нас научили.

– Американцы за своих с лица земли полмира сметут. А мы?..

– И мы тоже, – пробормотал Добрынин, – мы же ничуть не хуже! Держись, Леша. Если что, сразу звони. Я с телефоном теперь сплю. Не с женой, а с трубкой.

Бахрушин пообещал звонить и нажал кнопку.

Бездействие было хуже всего.

Пока он летел, пока дожидался бумаг, будто в очередь за холодильником в семидесятые годы, отправляясь каждое утро в местный МИД, еще можно было как-то существовать. Как только дела кончались, существование тоже кончалось. В Москве была работа, без которой он ни дня не мог прожить, а здесь нет ничего, кроме тоски, поглотившей город за пыльными стеклами, ветра, громыхавшего по крыше, близких гор, от которых душно становилось на сердце и как-то черно и пусто в голове.

Вчерашний день он почти не помнил – так сильно ждал встречи с Гийомом, а потом дорога, встреча, ночь, цикады. Вчера ему показалось, что на один шаг он приблизился к Ольге, хоть узнал, что она жива, и в первый раз за все это ужасное время поверил в то, что это правда.

Вряд ли тот обманывал его, хотя вполне мог.

Или не мог?

Весь день Бахрушин провел в гостинице, потому что боялся, что явится Гийом, а его не будет на месте! Это было очень глупо, потому что здесь все про всех знали всё и вряд ли бы афганец явился в его отсутствие, – и все-таки сидел в номере.

Читать он не мог. Компьютера с собой у него не было. Да если бы и был, это ничего бы не изменило!

Он лежал на продавленной кровати, проваливаясь почти до самого пола, по которому немилосердный сквозняк гонял оброненную кем-то бумажку, смотрел в окно на стоящий во дворе БТР и все время заставлял себя не думать.

Он вспоминал дачу, отца, детство – будто перед смертью – и вяло удивлялся тому, как с разгону, словно ударившись лбом в стену, остановилась жизнь, и он, Алексей Бахрушин, тоже остановился, и неизвестно теперь, сможет ли когда-нибудь двинуться дальше!

Гийом явился под вечер.

В дверь постучали, и Бахрушин, ожидавший этого стука целый день, сильно струсил, когда услышал его. Пришлось даже несколько секунд посидеть на продавленной сетке, прийти в себя, прежде чем подняться и открыть.

Гийом был один – по крайней мере, в коридоре никто за ним не маячил.

Он кивнул Бахрушину, и тот кивнул в ответ, пропуская его в комнату. Афганец огляделся, остановил взгляд на его рюкзаке, потом на папке со всеми добытыми здесь документами и опять посмотрел на Алексея Владимировича.

– Я нашел тех, о которых мы говорили вчера, – сказал Гийом по-английски. У него был какой-то такой английский, который Бахрушин почти не понимал. Афганский, наверное. – Их трое. Женщины среди них нет.

– Так, – сказал Бахрушин.

Ладони стали мокрыми, а сердце маленьким-маленьким, похожим на грецкий орех с искривленной серединой и каменной скорлупой.

– Женщина жива?