– Эй! – Водитель попытался ухватить Надежду за рукав. – Эй! Я их не повезу! Я не договаривался!
– Вот сейчас и договоримся, дяденька.
Надежда затолкала в «пазик» последнюю пару, пересчитала детей.
– Ты чей? Комбинатский?
– Да я-то комбинатский, а ты-то, видать, полоумная!
– Вот и хорошо, что комбинатский, дяденька. Ты их, значит, в цирк, а потом обратно сюда. Понял?
– Да не повезу я их никуда, русским языком же говорю!
– А я сейчас Василию Васильевичу позвоню. Ты с его автобазы, дяденька?
Водитель кивнул.
– Ну вот и хорошо. Василь Василич путевку тебе выпишет. А я его попрошу, чтобы он тебе не два часа, а полсмены засчитал. Подходит?
Если Василь Василич вместо двух часов засчитает полсмены – это, конечно, совсем другой коленкор. Это можно. Вот только сомнительно, что Василич так расщедрится.
– Да с чего он тебя послушается?!
Надежда уставилась на водителя с веселым удивлением:
– Как с чего? Меня все слушаются! Ну, понял, что ль, дяденька?
«Пазик» наконец уехал. А Надежда побежала в дирекцию звонить Василь Василичу, которого никогда в жизни не видела – знала только, что есть такой и что на автобазе его боятся как огня.
Булочная уже закрылась. Надежда посмотрела на часы и заколотила в дверь:
– Эй! Есть кто живой?!
Высунулась недовольная продавщица.
– Чего шумишь? Не видишь – закрыто.
– Вы ж до восьми работаете. Время – без двух, вон, на часы посмотрите. Чего это вы моду взяли раньше времени закрывать?
Продавщица что-то буркнула себе под нос, но Надежду пустила. И сухарей свешала. С этой рыжей связываться – себе дороже.
Надежда отсчитала двадцать два рубля, аккуратно сгребла семь копеек сдачи и удалилась, счастливая, поблагодарив продавщицу, чем особенно ее уязвила.
Снова ударили морозы, щеки щипало, и Надежда к общежитию шла почти бегом, прижимая к груди драгоценные свои сухари и размышляя, где бы так половчее найти адвоката, чтобы и хороший, и недорого. Надо будет в дирекцию сходить, объяснить ситуацию, пусть почешутся. В конце концов, должны же они сотрудникам фабрики помогать, или как? Пускай помощь материальную выделят, что ли…
У проходной стояла длинная заграничная машина, рядом с машиной маялся высокий мужик в длиннополой дубленке. Завидев Надежду, замахал руками:
– Девушка! Девушка, извините!
Надежда остановилась, пританцовывая. Ох, ну и мороз! Градусов тридцать, не меньше! А ведь февраль уже, пора бы и потеплеть…
– Девушка, скажите, как мне Громову найти. Вы ее не знаете? Ольга Громова. Мне сказали, она тут живет…
Надежда замерла на месте, уставилась на мужика. Не иначе, муженек бывший пожаловал. И что ему, спрашивается, нужно? Мириться приехал?
Надежда подняла голову, смерила мужика взглядом королевы в изгнании:
– Допустим, я Громову знаю. А вам она по какому вопросу?
Мужик замялся. Ну точно, бывший. Вон, глаза прячет свои бесстыжие.
– По личному. Мне поговорить с ней нужно.
– И о чем это вы с ней говорить собираетесь? – Надежда надвинулась на мужика своим внушительным бюстом, так что тот попятился к машине.
– Мне… Я перед ней виноват… Прощения попросить хотел… Можете ее позвать?
Надежда ворвалась в комнату, сдернула с Ольги одеяло:
– Оль! Вставай! Там твой заявился! По личному!
Ольга, совершенно очумев, уставилась на соседку.
– Какому… Личному? Кто?
– Да говорю, бывший твой пожаловал! Шикарный такой, гад, на машине, весь из себя! Поговорить хочет! Сказал, виноват, мириться приехал!
Стас приехал мириться?! Ей разрешат видеться с детьми?! Может, она их увидит уже сегодня!
– Оль, ты только не волнуйся, ты ему, главное, воли не давай! Он прощения просить хочет, так ты скажи, что не извинишь, пока детей не отдаст, слышь, Оль?!
Но Ольга не слышала. Как была, в халате, она неслась по коридору на выход. Надежда сорвала с вешалки пальто, кинулась следом. Но Ольги уже и след простыл. Сумасшедшая! Голая – на мороз!
Надежда села на кровать, подперла щеку ладошкой. Не история – а прямо целый роман, как в книжке, честное слово. Любовь, предательство, тюрьма, а потом, когда героиня, ну, Ольга то есть, теряет надежду, приезжает принц на белом коне, и во всем раскаивается, и увозит ее в свою страну за семь морей… Не беда, что вместо белого коня – черная машина…
Ольга неслась к машине, загребая ногами снег. С одной ноги слетела тапка, но она даже не заметила.
– Оля!
Ольга остановилась как подстреленная, ухватилась руками за грудь.
– Митяй? Ты что тут… Ты откуда? Почему?
– Здравствуй, Оля. Я не знал, что ты вернулась, а то бы раньше приехал.
Он узнал случайно. Со Стасом Митяй с того вечера, как засветил дружку своему бывшему в табло, больше не разговаривал. Стас как-то пришел с бутылкой, помириться хотел, но Митяй дверь ему не открыл. А тут столкнулся на улице со Стасовой мамашей. Светлана Петровна обрадовалась, принялась выкладывать новости – про то, какую Анатолий Иванович баньку срубил, не банька, а игрушечка, и как у Стасика дела в гору идут, вот думает второй сервис открывать, на Металлургов, за складами, и про Зиночку, на которую они с отцом не нарадуются.
– А что Ольга? – как бы между прочим поинтересовался Митяй.
– Заявлялась тут, – Светлана Петровна скривилась. – Целый спектакль устроила. Насилу ее вытолкали. Все нервы нам вымотала, змея.
– Когда заявлялась?
По подсчетам Митяя, Ольге оставалось сидеть еще год с небольшим.
– Да осенью еще, с этим своим, юродивым… Ее по амнистии выпустили, а она сразу давай права качать. Ну, Стасик-то ее быстро окоротил…
Адрес общежития дал Митяю Григорий Матвеевич.
– Я, Оль, как сумасшедший гнал, два раза гайцы тормозили.
– Зачем?
– Как – зачем? Работа у гайцов такая – полосатыми палками махать.
– Зачем ты гнал как сумасшедший?
Сказать правду? Потому что теперь ты – моя? Больше у тебя никого нет, и я торопился забрать тебя отсюда? Увезти к себе? Согреть? Приручить? Потому что ты мне нужна. Потому что я ждал десять лет и вот дождался.
– Увидеть тебя хотел.
– Увидел? Что-то еще надо?
А она изменилась. Жесткая стала. Но все равно красивая…
– Да ничего мне не надо!
– Не надо, и уходи.
Митяй выбил из пачки сигарету, закурил – не сразу, с третьей попытки, так руки дрожали.
– Я… поговорить приехал.
– Дай сигаретку.
