была непреклонна: ты, мол, у нас не кто-нибудь, а надежда отечественного изобразительного искусства, лауреат конкурса, и все такое прочее. Нечего толкаться в плацкарте со всякими непонятными гражданами. В конце концов Ольге ничего не осталось, кроме как согласиться. Ночь перед отъездом они не спали. Ольга складывала и перекладывала вещи, наглаживала парадное черное платье, оставшееся от прошлой, сытой и счастливой, дотюремной жизни. Когда-то это платье – по колено, с разрезом на боку – очень нравилось Стасу. Ольга купила его к годовщине свадьбы, четыре года назад. Стас тогда повел ее в ресторан и под столом гладил по ноге, а потом они целовались в машине и перепугались, как школьники, когда их застукала соседка, вышедшая на двор выгулять свою облезлую злую болонку. Теперь было странно об этом вспоминать. Будто бы и не с ней все было – и ресторан, и поцелуи в машине, и все эти десять лет безмятежного счастья, которое, оказывается, делили с ней и Катя, и Маша, и Зинка…
Когда платье извлекли из недр шкафа, выяснилось, что оно пообтрепалось, слиняло и болтается на Ольге, как на вешалке. Ко всему, на подоле обнаружилось застарелое жирное пятно. Но теперь, постиранное и отглаженное, платье выглядело вполне себе неплохо, не стыдно и в Москве показаться. Тем более ничего лучшего у Ольги все равно не было.
– Ты деньги на дорогу, ну, на автобус там, на мелкие расходы, в кошелек положи. А все остальные – спрячь, я тебе там специальный карман пришила, на пуговицах! – Надежда разложила перед Ольгой сложную конструкцию, при жизни бывшую панталонами. Штанины у панталон были обрезаны, а на животе, с изнанки, красовался объемистый карман. Карман действительно застегивался на пуговицы. Надежда велела панталоны, превращенные ее силами в портмоне, не снимать ни при каких обстоятельствах, пуговицы не расстегивать, деньги не доставать и никому про них не рассказывать.
– Я там еще шнурок вставила, вместо резинки. Ты завяжи крепко, на два узла…
– Да это не штаны, а просто пояс верности какой-то! – Ольга скептически оглядела панталоны. – Надь, как-то, мне кажется, это слишком – и шнурок, и карман…
– Ничего не слишком! Еще спасибо мне потом скажешь! Давай. Примерь! А я на кухню, у меня там кура в сковородке и пироги…
Пирогов Надежда напекла в дорогу целую гору. Ольга пыталась было спорить: ну куда столько, ну не съем я их.
– Ничего, соседей угостишь.
Надежда семенила по перрону, волоча в руке сумку с провизией, которой хватило бы на роту солдат.
– Куру я пожарила получше и завернула в фольгу. Все-таки ехать долго. Фольгу у Таньки заняла, сказала, что ты в Москву уезжаешь! Пироги в миске. Миску не бросай, это хорошая, мамкина. Мыла кусок положила, твое больно страшное! И не зевай там нигде, в этой Москве! Никому не верь. На улицах не знакомься. Сексуальный гороскоп ни с кем не читай. Пуговицы, пуговицы не расстегивай, запомнила? И шнурок не развязывай! Вообще – ты поосторожнее там, Ольга.
Ольга обняла подругу:
– Я буду очень, очень осторожна. Особенно насчет сексуального гороскопа. Мне главное – чтобы деньги дали.
Из динамика прямо над головой забубнило:
– Граждане пассажиры! Поезд номер сто тридцать восемь прибывает на второй путь. Стоянка – три минуты!
Ольга подхватила чемодан:
– Ну все… Надь! Ну ты чего? Не реви, я ненадолго, вернусь скоро.
Надежда хрюкнула носом. Она не верила, что Ольга скоро вернется. И очень надеялась, что она не вернется вовсе. То есть Надежда, конечно, будет скучать, и все такое, и вообще, такой подруги, как Ольга, у нее не было, такая подруга раз в жизни бывает, да и то не у каждого. Но Надежда свято верила в Ольгин талант и в то, что таланту этому место никак не в их родном захолустье, а как минимум в столице. А там и до Парижа рукой подать. Как у них это называется? Мормантр? Нет! Мон матер! Или по-другому? Ну, неважно. Главное, не реветь на вокзале. Вот придет домой – и там уж вволю наплачется.
– Ты если не вернешься – так хоть пиши, ладно?
– Ладно, – Ольга кивнула. – Если не вернусь, напишу. И ты тогда ко мне приедешь. Надя, ты удивительная женщина. Я больше таких не знаю. Если бы не ты, я бы… пропала. Совсем пропала.
– Ну ладно, ладно… Перестань. Нечего тут устраивать прощание славянки. Не на Северный полюс уезжаешь.
Надежда сердито смахнула набежавшие слезы.
– Иди в вагон, а то без тебя уедут!
Через минуту поезд тронулся и вскоре скрылся вдали.
Утро добрым не бывает, факт. Особенно – в понедельник.
Генеральный директор рекламного агентства «Солнечный ветер» Дмитрий Грозовский пребывал в самом что ни на есть мрачном состоянии духа. Он шваркнул на стол эскизы рекламы йогуртов. Несколько листов спланировали на ковер. Никуда не годится! Черт бы взял совсем эти йогурты! В жизни их не любил, и не зря. Всю кровь выпили.
Дима откинулся в кресле, потер затекшую шею, нажал кнопку селектора:
– Дарью ко мне. Живо!
– Минуточку, – пискнуло из селектора.
А секретаршу-то, похоже, надо будет искать новую. Эта… как ее? Дина? Не справляется Дина с работой. Большая ошибка нанимать секретарем грудастую длинноногую девицу с неоконченным высшим. Но он эту ошибку раз за разом совершает. А в результате в офисе бардак.
В дверь постучали. Дима крутанулся в кресле:
– Дарья, заходи, я не голый!
Дарья – высоченная, худющая, в немыслимых красных очках – вошла, уселась напротив, сверкнув кружевной резинкой чулка.
– Откуда я знаю, может, как раз в этот момент ты голый!
– И не мечтай даже!
Дарья глянула поверх узких очков:
– А ты чего такой злой-то?
– Я добрый! Я, черт возьми, добрее всех! Я как папа Карло впахиваю за все агентство, а мне приносят это?!
Носком ботинка он указал на валяющиеся по полу эскизы.
– Это твой отдел наваял? Про йогурты?
– Если про йогурты – то мой. – Дарья присела на корточки и принялась собирать с пола рисунки.
– Твой, значит. Скажи, пожалуйста, ты действительно считаешь, что это можно назвать работой, да? То есть нормальной работой, я хочу сказать?
Дарья посмотрела снизу вверх:
– Дим, я не понимаю…
– Зато я понимаю очень хорошо! Я получил этот заказ черт знает как! Полгода выбивал! Это заказчик гигантский! Ги-гант-ский! Что мы должны для него сделать? Нет, ты мне скажи!..
Дарья встала, сложила рисунки в стопочку и с видом пионерки на присяге отрапортовала:
– Мы должны сделать убойную рекламную кампанию йогуртов и творожных сырков.
– Для?..
– Для детей.
– Умница ты моя! Йогурт мы назвали… как? Бармалей… чик. Сырок мы назвали… как? Бармалей… ка. Бармалейка! Скажи, Даш, ты лично хочешь бармалея, бармалейчика, бармамосика и бармамулечку? Нет? Ты же понимаешь прекрасно, что это чушь собачья и полная туфта! Но и это не самое козырное! Самое козырное, что мне принесли рисунки бармалейчика и бармалейки, а нарисовано… что?
– Что? – Дарья подняла бровь с самым невинным видом.
– А ты возьми и посмотри – что, если до сих пор у тебя времени не нашлось. Давай-давай, полюбуйся!
Дарья молча перебирала рисунки на столе, с каждой минутой все больше мрачнея. Повертев последний
