алхимический элемент, который превращает даже очень простую работу в золото. Это как с картинами Кандинского, Пиросмани, Матисса… Вроде ведь все просто, элементарно. Но почему-то за душу цепляет так, что глаз оторвать невозможно… Мало того! Дура в ботах сама выдала на-горa вполне кондиционную, продуманную от и до концепцию рекламной кампании. За ночь! Конечно, это сироп, пошлость и прошлый век, все так. Но она научилась не просто рисовать, а производить рекламный продукт, вот в чем дело!
Надо с этим разобраться, и срочно. А то как бы самородок Вадима не подсидел. Впрочем, у Вадима имелась одна идея на сей счет. Так что пускай едет к себе в Урюпинск, на родину слонов. У Вадима как раз будет время свою идею реализовать.
После московского безумия родной город казался крошечным, сонным и каким-то неумытым… Ольга сошла с перрона. Куда сперва? К Григорию Матвеевичу? Кинуть сумки, выпить кофе, умыться, рассказать новости, а потом уж попытаться увидеться с детьми? Ольга посмотрела на часы. Половина второго. В детском саду – тихий час. Но у Мишки примерно в это время заканчиваются уроки. Значит, можно попробовать перехватить его на выходе из школы. К Григорию Матвеевичу она всегда успеет. Лучше они вечером спокойно сядут, выпьют чаю, поговорят обо всем.
Ольга поудобнее перехватила сумку и зашагала по направлению к школе.
…Мишка сильно вытянулся, похудел, волосы потемнели… Или это свет так падает?.. Ольга дождалась, когда он выйдет за ворота, окликнула:
– Мишка!
Он обернулся, сощурился на солнце, кажется, не сразу узнал:
– Мама?
Ольга подбежала, схватила его, прижала к себе. Мишка стоял, опустив руки плетьми, глаза в сторону. Неловко? Стесняется? Отвык?
Потом они молча сидели на заднем дворе, среди кустов сирени. Разговор не клеился. Ольга так к этой встрече готовилась, так ждала, так мечтала, а встретились – и она растерялась. Сидит, молчит. И он молчит тоже.
Ольга обняла сына за плечи – худющий, кожа да кости, зарылась лицом в волосы:
– Мишка, милый, как я по тебе соскучилась!
По-прежнему молчит, смотрит в сторону.
– А ты? Скучал?
Кивает.
– Мишка. Мишка мой хороший! Как ты живешь? Поговори со мной, пожалуйста. Я тебя так давно не видела, так тосковала…
– Мам, зачем ты нас бросила?
Только не реветь! Нельзя. Не сейчас. Потом. Проглотила ком в горле:
– Я вас не бросила, Мишка. Просто так получилось.
– Папа сказал, что бросила. Он сначала говорил, что тебя в тюрьму посадили, потому что ты у него что-то украла. А теперь говорит, что ты от нас в Москву укатила.
Как ему объяснить? Рассказать правду? Вывалить это все на восьмилетнего мальчишку, пусть разбирается, как знает? Нет, правду она не может рассказать. Когда-нибудь потом.
– Мишка, я сейчас не могу всего объяснить. Просто… Я… не могла с вами остаться. Ну, никак не могла. Я вас люблю, очень, больше всего на свете люблю. Но обстоятельства так сложились… С вами папа остался. Я скоро вас заберу, и тебя, и Машу. Обещаю. Только немного нужно подождать. Скажи мне, как Машка?
– Хорошо. Только все время в нос говорит. И простужается.
– В сад ходит?
Мишка помотал головой:
– Сейчас нет. Дома сидит, болеет.
Значит, Машку повидать не удастся.
– Мам? Это от аденоидов, да?
– Что?
– Машка болеет? От аденоидов?
– Думаю, да.
Мишка начал понемногу оттаивать. Прислонился щекой к ее плечу:
– А помнишь, как мне их вырезали и ты со мной в больнице лежала? И читала про крота. Помнишь?
Конечно, она помнила. Крота звали Слепыш. А на самом деле он все видел и все слышал.
– И был очень запасливый! – Мишка счастливо улыбнулся. – А потом ты мне мороженое купила, помнишь? И сказала, что теперь все можно!
Они еще немного повспоминали – слепыша, мороженое, хорошие времена, когда Ольга еще не укатила в Москву и каждый вечер рассказывала им какую-нибудь историю – всегда разную. Зина – та не рассказывает. Говорит, что не знает историй.
– Мишка, она вас… не обижает?
– Не-ет. Только ей на нас наплевать. Она на нас даже не смотрит. Когда гости приходят, тогда смотрит. И не поет, и про крота не читает, и не целует. Мам, зачем ты в Москву укатила? Помнишь, как раньше хорошо было?
Ольга прижала его крепче, отвернулась – не надо, чтобы он видел, как она плачет, нельзя, ему и так не сладко.
– Скоро опять будет хорошо, Мишка. Это я тебе обещаю. Я, знаешь… Я все время про вас думаю, и на работе, и дома, и везде. Про вас с Машей. Ты… скажи ей, что я ее очень люблю. Скажешь?
– А сама почему не говоришь?
– Я не могу. Мне… В общем, я не могу сейчас домой явиться…
– Почему?
– Миш, я обещаю: когда-нибудь все объясню. А сейчас просто скажи ей, ладно?
– Ладно… Мам, а ты с Машкой тоже будешь лежать? Когда ей аденоиды вырежут?
Ольга кивнула:
– Конечно, буду.
Мишка задумался, потом спросил:
– А как ты нас заберешь, если ты в Москву укатила?
– Я вас в Москву заберу.
Снова задумался.
– А папу тоже заберешь?
Ольга помолчала немного. Господи, как же ему все объяснить-то?..
– Наверное, папу придется оставить. Наверное, он с нами не поедет.
Мишка вдруг заерзал, засуетился, вывернулся из-под ее руки:
– Ой, я пошел. Мне с тобой нельзя, а я забыл. Забыл я!
Ольга задержала его руку – еще немного, хоть пару секунд…
– Мишка, я тебя люблю очень.
Он подумал немного, потом прижался к ней лицом, обнял:
– Я тебя, мама, тоже люблю.
Схватил рюкзак и опрометью кинулся к воротам.
У ворот уже ждала Зина. Недовольно притопывала ногой:
– Ну? Почему так долго?
Мишка соврал, что классная всех задержала после звонка.
Всю дорогу домой Зина молчала. А сама думала, как бы так Стасу половчее ввернуть, что мальчишка-то уже, между прочим, не грудной. Вон лоб здоровый вымахал! Пусть бы сам в школу ходил! Ей до смерти надоели эти вечные встречи, проводы, прогулки, уроки… Она молодая, ей жить хочется, а не с чужими детьми нянькаться…
После того как Мишка убежал, Ольга долго еще сидела на заднем дворе, курила и ревела. Выкурив почти пачку, она кое-как успокоилась и пошла к Григорию Матвеевичу.
Дверь была заперта. Странно. Она ведь сообщила, что приезжает. Дозвониться не смогла, но
