Грозовский сел. Скрипнула кровать. Надежда повернулась, заулыбалась:
– Вот и хорошо, что поспали. А я вам бульончику куриного сварила. При гриппе очень хорошо помогает.
– Послушайте, – Дмитрий запахнул пижаму, закашлялся. – А какого черта… то есть… зачем вы…
– Я – что?
– Ехали бы домой. Что вы со мной возитесь?
Надежда посмотрела на него оценивающе и опять заулыбалась:
– А может, вы мне нравитесь!
– Я?!
– Вы. Да и что ж я вас одного пропадать брошу?
– Не надо меня бросать, – попросил Грозовский.
– Вот я и не бросаю. Завтра опять приеду.
– Нет, только не это! – театрально простонал он и откинулся на подушки.
На самом деле ему вдруг до ужаса захотелось, чтобы завтра она опять приехала.
Пожалуй, это был самый странный обед в жизни Ольги Громовой. Барышев приехал минута в минуту, быстро сделал заказ, взял у нее распечатку предложений рекламной кампании, ел и читал. Ни разу головы не поднял. Ольга для приличия попросила какой-то салатик, который так и не попробовала. Зато пила минералку – стакан за стаканом. И смотрела, как великий и ужасный читает. К тому моменту, как он закончил, Ольга выпила то ли три, то ли четыре бутылки.
Барышев захлопнул наконец папку, кивнул официанту, чтобы принесли счет. Ольга сидела как на иголках. Скажет он хоть что-нибудь?
На минуту ей показалось, что Барышев вот так же молча сейчас встанет и уйдет. Но он не ушел.
– Я все понял, Ольга Михайловна. Приступайте к реализации ваших предложений, не теряя времени. Хотелось бы, чтоб к тому времени, как мы запустим первую очередь комбината в Новосибирске, началась и рекламная кампания. Я дам команду, и оба моих зама будут всячески вам помогать. Договор пришлите с курьером. Я вернусь через четыре дня.
У Ольги зазвонил мобильный, она глянула на экран. Мишка.
– Извините, пожалуйста. Секунду! Да!.. Да, ясно… Мишка, я сейчас не могу! Зачем ты в него плюнул?.. А он?.. Ну, в крайнем случае дал бы ему по уху, а плевать-то зачем?! Мишка, я приеду, и мы во всем разберемся. Пока. Я тебя тоже очень сильно. Все.
Она сунула телефон в сумку.
– Извините, Сергей Леонидович.
– Сын?
Барышев выглядел озадаченным. Ольга улыбнулась:
– Ну да. Он там в кого-то незаслуженно плюнул.
– Представить себе не мог, что у вас есть… ребенок.
– У меня даже два ребенка. Сын и дочь.
Великий и ужасный посмотрел на нее как-то по-новому – заинтересованно и оценивающе:
– Вы не похожи на женщину с детьми. Вы похожи на женщину с карьерой.
Ну да, она женщина с карьерой, все так. С карьерой и с детьми.
– Кто же вам помогает? Муж? Мама?
– Мужа нет. Никого нет. Знаете, есть такая распространенная формула – помоги себе сам? Это про меня.
Барышев кивнул: понятно, мол.
– А у вас?
Что – у него?
– У вас есть дети?
– Нет, слава богу.
Она удивилась, кажется:
– Почему – слава богу?
– Потому что я всегда занят. С утра до ночи. Моя жена говорила, что я просто машина для производства денежных знаков.
– Почему говорила? Она сейчас так уже не говорит?
Он глянул холодно:
– Это что? Попытка осведомиться о моем семейном положении?
Ольга смутилась. Глупо получилось.
– Нет, что вы, Сергей Леонидович! Я просто так!..
Разговоры «просто так» для Барышева были большущей редкостью. Он уж и забыл, как это бывает – просто так разговаривать. Да он вообще не часто разговаривает. Все больше раздает руководящие указания. Или выслушивает. Выслушивает редко, раздает – постоянно. Нельзя сказать, что ему не с кем поговорить. Просто дико некогда. Всегда так было, сколько он себя помнил. Сначала надо было хорошо учиться в школе, потом в институте, потом в аспирантуре… Отец – академик, мама, дед – все занимались наукой, двигали вперед научную мысль, и все такое. Потом неожиданно оказалось, что можно было вообще нигде не учиться, потому что самое главное – это делать деньги. А как их делать, ни в каком институте не учили. Пришлось учиться самому. И Барышев научился. Не сразу, конечно. Первые несколько лет и голодать приходилось в буквальном смысле слова, и уголь грузить по ночам. Было время, когда он сосиски считал неприличным гурманством.
Он посмотрел на Ольгу. Сидит, щеку рукой подперла. Забавная все-таки… Молоденькая. Хотя нет, не такая она и молоденькая, если двое детей. Да и глаза… Глаза не щенячьи. Глаза выдают. Внезапно Барышеву захотелось ей рассказать – вот просто так, взять и рассказать – и про отца-академика, и про сосиски, которые были недоступной, недопустимой роскошью в начале девяностых… Интересно, она помнит то время?
Он стал говорить, и оказалось, что Ольга прекрасно то время помнит. В отличие от Москвы, где сосиски все же существовали и иногда появлялись в магазинах, вызывая дикий ажиотаж и становясь причиной километровых очередей, в ее родном городишке про сосиски эти только в поваренной книге читали.
Сергей поверить не мог: она приезжая? Провинциалка? Надо же!
– А я подумал, что у вас бабушка жила где-нибудь в Филях или Лосинке.
Ольга рассмеялась:
– Вовсе нет!
– А где же? Где ваша бабушка жила?! Как вы в Москве оказались? Замуж сюда вышли?
Она потупилась:
– Нет. Я… Впрочем, это долгая история и неинтересная.
Волшебство разговора просто так вдруг разрушилось. Сергей вспомнил, что время поджимает, дел полно, через час надо быть в министерстве, потом – совет директоров. Поднялся из-за стола, пожал ей руку:
– Спасибо, что уделили мне время, Ольга Михайловна. Смело звоните моим замам, они получат мои руководящие указания.
– А вам? Вам я могу позвонить?
Господи, что она говорит! Что она несет, куда она лезет! Это же Барышев, у него отец – академик, у него… У него сильные, теплые руки, а когда смеется – у глаз собираются морщинки. И такой голос, что она просто пропадает.
Ольга покраснела – мучительно, до ушей. Воспитанный Барышев сделал вид, что ничего не понял. Что вопрос, может ли она звонить, был задан «просто так».
– Когда я в Москве, конечно, звоните.
Достал визитку, написал что-то быстро, протянул ей:
– Если будут проблемы – прошу.
На визитке был записан мобильный телефон великого и ужасного Барышева.
Ольга сидела на диване, поджав под себя ноги, и щелкала выключателем торшера. Щелк. Зажегся свет. Огонь в высокой башне… Была такая повесть, очень лирическая, она в
